Борис Тимофеевич Воробьев - Дик

валяться на травке, ловить блох и устраивать развлекательные потасовки.

Сварив кашу, Кулаков подождал, пока она остынет, и нагрузил ею деревянное корыто — колоду. Подал знак. Собаки без промедления повскакали со своих мест и набросились на еду, а Кулаков подсел ко мне и достал папиросы.

Но покурить нам не удалось. Не успели мы размять папиросы, как в приоткрытую дверь каюрни вдруг просунулась щенячья мордочка. И тут же исчезла.

Кулаков посмотрел на меня.

— Собачкой, что ли, обзавелся? Так зови сюда, чего ей за дверью околачиваться.

— Никем я не обзавелся, небось из твоих кто.

— Ну да, а то я своих собак не знаю! — сказал Кулаков, поднимаясь и выходя из каюрни. Послышались возня и сдавленный писк, и Кулаков вернулся, неся перед собой за шиворот щенка. Тот висел безвольно, как неживой.

Кулаков опустил щенка на пол. Чувствовалось, что приблудыш отчаянно трусит, очутившись перед лицом чужой своры, но запах пищи пересилил все страхи, и щенок пополз к вожделенной колоде. Собаки, люто ненавидевшие всяких чужаков и безжалостно расправлявшиеся с ними, бросились к щенку. Но тот вмиг опрокинулся на спину и, поджав лапы и хвост, отдался на милость провидения. Никто не знал, как билось в эти секунды сердце изголодавшегося существа, но инцидент на этом и кончился. Порычав для пущей важности, собаки вернулись к еде.

Вид щенка ужаснул меня. Дрожащий каждой жилкой, с рёбрами, выпиравшими, точно прутья каркаса, он, скуля, смотрел на открывшееся ему пиршество глазами, полными слез. Я поднялся было со своего ящика и огляделся, отыскивая черпак, но Кулаков, опередив меня, уже наполнял кашей глубокую алюминиевую миску. Отнеся ее в дальний угол каюрни, он поманил щенка. Дважды приглашать не пришлось. Щенок бочком проскользнул мимо косившихся на него собак и в минуту опустошил миску. Вылизав ее дочиста, он красноречивым взглядом намекнул о добавке.

— Перебьешься, — сказал Кулаков. — Ты с голодухи слона сейчас схаваешь, а потом заворот кишок получишь. Недельку на диете посидишь.

Поняв, что добавки не будет, щенок понюхал и еще раз облизал миску, а потом, выбрав в углу местечко потемнее, свернулся там калачиком. Перловка хотя и не самая калорийная из каш, но, сдобренная изрядной порцией нерпичьего мяса, с лихвой восполняет дефицит калорий, о чем лучше всего говорил весь вид щенка. Тепло съеденной каши действовало на него как эфир на усыпляемого, он совел буквально на глазах.

Укрывая щенка старым ватником, Кулаков придирчиво осмотрел его.

— Рахитик, — констатировал он. — Ноги что у таксы, придется лечить.

— Чем? — поинтересовался я.

— Рыбьим жиром, чем же еще. По ложке перед едой — ноги как у балерины станут.

— Чей же он все-таки, как ты думаешь?

— А кто его знает. Тут в сопках одичавшие собаки живут, может, оттуда прибежал. Хорошо, что кобелек, кобельки мне нужны. Через месячишко придет в норму, а к зиме, глядишь, в упряжку поставлю.

И тут я сказал:

— Слушай, Женьк, отдай его мне, а?

Кулаков пожал плечами.

— Бери, мне что — жалко? Только что ты с ним делать будешь? Тебя же по целым дням дома не бывает, а за ним уход нужен. Он, пока не приучится, в каждом углу делать будет. Замучаешься убирать.

— Не замучаюсь, — сказал я оптимистически. — Ты лучше дай-ка мне рыбьего жира на первый случай.

Кулаков раскидал лежавший у стены ворох старых нерпичьих шкур и извлек из-под него бутыль зеленого стекла.

— На, отлей сколько надо. Не забудь: по ложке перед едой. Недели две попьет, а там посмотрим.

Глава вторая

Я мою щенка. — Бессонная ночь. Что делал щенок, оставшись один. — Приборка и мои попытки изолировать щенка. — Долго ли так будет продолжаться? Мое терпение лопается. — Последствия моей выходки

Дома я прежде всего вымыл щенка. Запаршивел он сильно, и я не жалел ни воды, ни мыла. Процедура щенку явно нравилась, он сидел в тазу не брыкаясь и только жмурился от удовольствия, когда я почесывал ему особенно грязные места. На каюрне он показался мне темным, почти черным, но теперь, после каждого нового таза, светлел и наконец приобрел свой натуральный окрас — светло-серый, с коричневыми вкраплениями.

Щенку было месяца два, вид он имел тщедушный, и в тот вечер я и думать не мог, что через каких-нибудь полгода он превратится в рослого и сильного пса, которому не будет равных среди множества упряжных собак.

Я постелил щенку --">