Иоланта Ариковна Сержантова - Догнать ветер

соседнего купе с удовольствием выслушала бы про всё это, да причитала б сочувственно и равнодушно, мол, – вырастила чужую девочку, как свою, не получила за это ни от кого ни копейки. А какая же она чужая, если своя, с первой минуты – родня дочь.

Не всем

Ночь царила ясная, звёздная, и несмотря на то, что луны было налито так только, на самое донышко, не больше, чем на три глотка, её света хватало, чтобы разглядеть дорогу. Двойная строчка козьей тропы скрепляла расходящиеся борта косовой, обмётанных заячьими петлями, тут же, по вороту, белки, кружась на одном месте, вышили зонтик одуванчика. Вышло не так, чтобы очень похоже, но, видать, таким уж он запомнился им.

Поутру, славно выспавшийся ветер шумно вздохнул и со щёк неба посыпалась бриллиантовая пудра снега. Позёмкой наморщило лоб полян. Земля же исходила паром снегопада. Он будто бы поднимался наверх, парИл, вместо того, чтобы лениво и безучастно позволять тучам управляться с собой.

Нежась, в поисках порожнего облака, попарно кружили вОроны и гонялись друг за другом в салочки, да так расшумелись, что разбудили ястреба, дремавшего до сей поры под боком у дрожайшей своей половины. И подал голос ястреб. Его жалобный и прозрачный тенор-альтино⁴⁸ стыдил, услаждая, тем не менее, слух своей лёгкостью.

Вороны с криками удалились, воробьи сочли за лучшее прильнуть к тёплой трубе чердака, синицы, выпячивая колесом грудь, делали вид, что вся эта возня не имеет к ним никакого отношения. Лишь пёстрый дятел, оказавшись совестливее прочих, прятал глаза и тщился стряхнуть белые перья с крыльев, словно бы снег.

А спустя день, после сумерек – вновь ожидалась ночь, но осталось ли там сколько-нибудь луны, пусть всего на один глоток, то будет видно. Жаль, что не всем.

Разглядеть человека

Невидное, незаметное седым днём небо, необычно яркое и рябое от облаков в ночи, очертило серым карандашом цепь следов, что лиса бросила в снег пополудни.

Пережидая ночной холод, попрятались птицы, кто где сумел, чтобы, как только небо вернёт себе прежнее недовольное выражение, вновь попытаться разглядеть в окне или во мне человека…

Синицы откусывали по кусочку от безразмерного, величиной с зиму, мотка сахарной ваты сугроба, и поглядывали в мою сторону. Честное слово, ну не идёт кусок в горло на виду у голодного. И хотя понимаешь, что не в состоянии накормить всех, пытаешься наделить хотя бы тех, кто попался на глаза. И крошишь на подоконник всё, что попалось под руку, осыпаешь его припрятанной на чёрный день крупой, да гонишь соседского кота, который алчно поглядывает на птиц, приоткрыв несытую пасть⁴⁹.

– Зачем люди кормят птиц? Из жалости?

– А отчего делаешь это ты сам?

– Из-за невозможности пить утренний чай с бубликом, глядя на то, как птица хлебает пустой снег.

– Или из расчёта.

– С чего?!

– Потому как некогда прознал о том, что птицы несут бремя душ почивших на своих крылах.

– Бабушка кормила голубей, каждый день… О ком просила она у птиц? Теперь уж и не узнать.

Заснувшая голодной, птица вряд ли услышит, когда солнце станет её будить, протянув худые, бледные руки в мягкой белой рубахе облаков, спустившейся на локти. Ночи ей ни за что не пережить.

Повторение пройденного

Мокрые, словно вымытые только что волосы метели, лезли прохожим в глаза, мешали смотреть под ноги и по сторонам. А глядеть-то, собственно, особо было не на что. Серые, припудренные пылью сугробы, мягкий, истекающий мутным соком снег на дороге. Вороны, и те почитали за лучшее отсидеться в гнезде, а не мельтешить промежду порывами сырости от ствола к стволу.

Тёплые крыши, избавляясь от опостылевшей обузы мёрзлого пара, спихивали её исподтишка, и когда карниз со скрежетом и грохотом сбрасывал очередную лавину льда, жильцы вздрагивали, бросались к окнам, посмотреть, что там, да после желали друг другу скорого наступления весны. Дом же с явным облегчением вздыхал, и просил ветер размять его вконец затёкшие плечи.

Прозрачная бахрома сосулек беспечно и безмятежно выстукивала по подоконнику военные марши один за другим, но лишь постигнув весь трагизм происходящего и свою в том незавидную роль, принималась рыдать. Ну, так оно всегда так – кому война, а кому мать родна. Синицы, которым наскучило по всю зиму топить за щекой снег, пристроились каждая под особой сосулькой, чтобы напиться водицы без помех, и покуда ледышки исходили слезами, внимали им, хотя и --">