Сергей Павлович Костырко - Дорожный иврит

инородным в этом праздничном просвеченном солнцем пейзаже, переливающемся всеми возможными оттенками зеленого с сахарной пудрой городских многоэтажек на горизонте.

Некоторая избыточная метафоричность, на которую тянет меня в этом описании, связана с тем, что проложена Дорога не только через эту землю, но и – через нашу культурную память. На дорожных щитах я читал латинские названия «населенных» и «географических» пунктов: Яффа, Иерусалим, Кейсария, Капернаум, Кумран, Массада и так далее. Нормальная жесть и нормальная краска вполне выдерживали тяжесть этих слов, и мы с Наумом, соответственно, пользовались этими «словами», рассчитывая время и маршрут, определяя остановки для купания в озере (Генисаретском!), обеда, заправки и т.д. И при этом было отчетливое ощущение нереальности, когда машина наша, задрав нос, начинала взбираться на гору мимо щита с надписью «Фавор», или когда мы, пролетев через мостик над небольшим, заросшим кустами ручьем, рассматривали оставшуюся на сетчатке глаза надпись с дорожного щита: Иордан. Переживание было сильное, но отчасти предсказуемое. А вот от чего пробирал меня здесь легкий озноб, так это от недоступного для чтения, но более чем внятного мне иврита на дорожных щитах. Вполне как бы будничного, узкофункционального, «дорожного иврита», то есть «до Иерусалима столько-то километров, до Хайфы – столько-то». Однако после гуляний по старинным торговым – драным, косматым – восточным кварталам Яффы, в которых до погромов 1920-х годов селились репатрианты первой и второй алии, специальных усилий для осознания того, что означает этот «дорожный иврит», не требовалось.

Я приставал здесь к друзьям-израильтянам с вопросом: было ли в Палестине (да и вообще где-либо на Земле в начале ХХ века) какое-то место с какими-то селениями, пусть крохотными, глухими, жители которых говорили бы на иврите как на своем «природном языке»? «Откуда, – говорили мне, – это ведь язык древний, книжный. Религиозный». Ну а сколько было евреев в Палестине, скажем, в 1870 году, до первой алии? Тысячи две-три, ответил мне Наум.

Я спрашивал также, какой это язык. «Это язык типа эсперанто? Средство общения и передачи информации, или он стал живым языком?» – «Еще как стал! – отвечали мне. – Приезжающим сюда с очень даже приличным знанием словарного иврита приходится заново переучиваться. Канонические слова и конструкции после обкатки живой израильской жизнью обретают массу новых смысловых оттенков, иногда прямо противоположных изначальному значению».

Значит, так, думал я, – а в данном случае я не историческое исследование пишу, я просто пытаюсь как можно точнее описать образ, который возник у меня в Израиле, возможно, образ неточный, но мне это уже без разницы, важно, что образ был абсолютно спонтанным, и в этом его ценность, – значит, так, думал я, к XIX веку иврит был языком древних книг, прапамятью рассеянной нации; еврейские философы в Испании XIV—XV веков писали свои тексты на арабском, ну а еврейская жизнь Центральной и Восточной Европы заговорила на идише. Иврит из реального языка превратился в идею языка. Но вот две-три тысячи евреев, живших в Палестине, превратились в пять миллионов и заговорили на иврите. И что здесь было причиной, а что следствием? То, что я вижу и слышу, убеждает меня, что причиной был как раз язык, историческая память, а не сложившаяся ситуация с пятью миллионами репатриантов, потребовавшая, в свою очередь… и т.д. Ясно же, что это язык, точнее идея языка собрала эти пять миллионов. Язык создал государство, а не наоборот.

Ну и что это все на самом деле значит? А значит многое, – как минимум, необходимость переосмыслить максиму, всегда воспринимавшуюся мною совершенно очевидной: «Бытие определяет сознание». Бытие, которое проносит меня по каменному руслу Дороги, размеченной ивритским алфавитом на дорожных щитах, демонстрирует свою абсолютную подчиненность сознанию, в данном случае – идее языка и полуторатысячелетнему усилию рассеянных по миру людей удержать эту идею в себе. Иврит на дорожных щитах как бы притворяется принадлежностью ко второстепенным функциональным атрибутам дороги, потому как ясно ведь, что здесь другая иерархия, что само существование этой Дороги – следствие его, языка, существования, думал я.

И, далее, я пытался сформулировать для себя связь всего описанного выше с еще одним, мистическим почти, свойством Дороги – ее --">