Джек Лондон , Андрей Ефимович Зарин , Иероним Иеронимович Ясинский , А Конан Дойль , Генри Геринг , Ф Анстей , С Ромер , Арт Экерслей , К Брисбен - Мир приключений, 1922 № 01

праву старости.

Он был так строен, красив и свеж, что нельзя было назвать его стариком; невидимому ему предстояла еще долгая жизнь, и только в темных глазах его залегло глубокое чувство скорби и душевного страдания.

— Здравствуй, Эрле, здравствуй, товарищ Илья, сказал он. — мне было приятно узнать, Эрле, что ты ценишь жизнь и сумела найти радость, которую потеряла, когда умер Григорий. И, конечно, Илья, при всех его достоинствах, может-быть, еще не совсем стоит твоей дружбы. Я помню тебя, Эрле, еще маленькой девочкой, ты всегда была хрупким, но очаровательным созданием. И тебя, Илья, помню, ты был задорным малым в моей школе, сорви-голова, и изводил меня стихами на уроках высшей математики. Правда и то, что математика и стихи, строго говоря, музыкально родственны. По всем этим мотивам, я считаю себя, разумеется, в праве быть сегодня вашим гостем и, как видите, прилетел на остров, который тоже мне немножко сродни— я был и его «воспитателем». Но, как вам известно, я обречен пожизненно носить золотой браслет; и кто пожмет мне руку и хоть на пол-часа, забудет тяготеющее на мне клеймо Каина?…

— Я вас всегда называю другом, — ответила Эрле, — и не сомневаюсь, что и Илья чувствует к вам незабываемое расположение. Золото у нас знак бесчестья и вы достаточно наказаны… Илья, не правда ли?

— Правда, отвечал Илья, — золото знак бесчестья. Не знаю, как отнесутся к учителю Вольдемару гости наши. Я, лично, попрежнему жму ему руку и все-таки откровенно скажу: тяжела его каменная десница Бедный, старый друг, скажи, за что ты убил жену? Как мог ты запятнать кровью нашу, до той поры безгрешную, Республику? Уже третье десятилетие истекало, уже тридцатый раз на единственном новогоднем заседании Судебного Трибунала возвещалось миру, что в нашей стране в течение года не было совершено ни одного преступления и никто из граждан не был подвергнут наказанию или даже взысканию за какой-либо проступок — и вдруг!..

Эрле потупила глаза и пояснила:

— Может-быть, учитель находился в момент убийства в состоянии невменяемости.

— Нет, сказал Вольдемар, я не был безумен. Вернее — во мне проснулся кто либо из моих предков Я почти хладнокровно приговорил Анну к смерти. Я казнил ее, предварительно объявив ей приговор.

— Ты мог!

— За что?

— Я совершил даже два убийства. Она готовилась быть матерью.

— Вольдемар, чудовищно!

Знаю и страдаю.

— Но за что? За что?

— За измену.

— В любви?

— Да.

— Какое старое и смешное слово.

— Слово, но не факт, горестно сказал Вольдемар. — Ребенок родился бы не от меня, а все думали бы, что я его отец.

— Но, Вольдемар, вы древний. Такие взгляды были изжиты еще в XIX веке, и тогда уже эксцессы ревности являлись исключением.

— Я совершенно не могу войти в положение товарища Вольдемара, точно так же, как не могу себе представить Эрле в положении несчастной Анны. Однако, предадим забвению.

— Найдем вас, учитель, на Западной эстраде, сказала Эрле и протянула руку.

Вольдемар пожал ее руку левой рукой. Правая рука его была закована в толстый золотой браслет, плохо прикрываемый обшлагом рукава его щегольского кафтана

VII

Комендант «Небесной» был тоже, как и Вольдемар, вдохновляем предками, но не на уголовные эксцессы, а на изучение старины, поскольку она была прекрасна. Занятия в историческом Архиве привели его к заключению, что он потомок какого-то московского мецената нователя, славившегося в начале XIX века, художественного музея. Наружность у коменданта была тоже старомосковская. Трезвый стол и гигиеническое питание давно уже отучили население от излишеств, способствующих ожирению и развивающих желудочные и другие болезни. Мясо было изгнано повсеместным обычаем из общественных столовых. Но комендант был поклонником древней кухни — и у него было красное, круглое, бородатое лицо, большие здоровые зубы, толстая грудь и веселые глаза на выкате.

Он уже хлопотал около стола, накрытого на тридцать «персон», и любовался редчайшею фаянсовою посудою Поскочина, фабрики уже не существующей почти четыреста лет. Хотя современная посуда, по утверждению знатоков, во много раз превосходила красотою даже древние лиможские майолики и эмали, но комендант не ценил ее. Она была слишком распространена и он предпочитал в особых торжественных случаях похвастать севром, веджвудом, Поповым и Поскочиным. В граненых хрусталях рдели и играли красные и --">