Алексей Борисович Стражевский - Истина стоит жизни

принимали как родного сына.

— Ах, оставь, Трост. Эти двое — славные ребята.

— Но вам больше нельзя оставаться здесь, господин консул, — продолжал Трост, который с трепетом ожидал, что и его свалит с пог желтая немочь. — Прикажите возвратиться в Занзибар.

— Хорошо, Трост, мы вернемся в Занзибар, Теперь они, наверное, уже прошли земли вазарамо, а дальше живут мирные племена, которые их не тронут. Завтра утром мы поднимем якорь.

— Ни один человек на земле не сделал бы для других столько, сколько вы сделали для этих двоих. Посмотрим, какова будет их благодарность.

— Ах, Трост, о чем ты говоришь! Какая мне нужна благодарность? Господь бог вознаградит меня там, — консул выразительно поднял глаза, — если сочтет достойным, а в этом мире, который я скоро покину, мне ничего больше не надо.

Морфий растекался по жилам, горячил кровь, заглушал боль и тревогу, очищал затуманенный мозг. Хамертон улыбнулся краешком губ, и слеза теплой струйкой сбежала по виску, мимо уха, за шею… Да, жизнь прошла, хотя ему нет еще и пятидесяти. У себя в Ирландии он, наверное, считался бы еще мужчиной средних лет; когда такой вдовец владеет там сотней-другой акров земли, он желанный гость в приличных домах, где есть девицы на выданье… А здесь он — дряхлый старик, развалина.

Лет двадцать назад и он, как эти двое, приехал в тропики молодым капитаном, с мечтами о славе, открытиях и подвигах. То было время, когда в английских колониях начинал вступать в силу закон 1833 года об освобождении рабов, а на морских путях тропического мира патрулировали английские корабли, следившие за соблюдением более раннего закона, запрещавшего подданным британской короны заниматься работорговлей. Не одна страсть к приключениям, не только погоня за богатством, но порой и высокие идеалы человечности воодушевляли юных британцев, поступавших на службу в колониальные войска. Впоследствии они убеждались, что положение освобожденных рабов на плантациях было ничем не лучше, чем до «эмансипации», а борьба с работорговлей интересовала британские власти лишь постольку, поскольку она давала благовидный предлог для захвата стратегически выгодных пунктов и била по конкурентам, пользовавшимся на своих плантациях рабским трудом. Однако истина открывалась слишком поздно, когда молодая энергия уже иссякла, когда здоровье было непоправимо загублено и не оставалось ничего другого, как пользоваться немногими доступными еще радостями бытия, закрывая глаза в благодушном скептицизме на дикость, хищничество и разврат, царящие в быту европейских колониальных поселений.

А служба шла своим чередом, она требовала новых усилий во славу британской короны. И старый служака тянул свою лямку, проводя политику империи уже не из благородных или честолюбивых побуждений, а просто потому, что надо же было что-то делать, надо было чему-то служить. Впрочем, как знать, быть может, и впрямь Англии принадлежит какая-то высокая историческая миссия? Быть может, из суммы грубых захватов и дешевых побед над слабым противником, кровавых расправ с беззащитными туземцами и грязных интриг с местными правителями в конечном счете образуется нечто великое?.. Видно, на то воля божья, вздыхал стареющий Хамертон и выполнял свои обширные консульские обязанности если и без особого рвения, то во всяком случае с большой добросовестностью и верной хваткой опытного колониального чиновника.

В Форейн-оффис^[3] его смерть будут искренне оплакивать. Там хорошо знают, кого надо благодарить за то, что богатый и сильный арабский султанат Занзибар-Маскат прекратил свое существование как единое целое. Имам маскатский, «верный союзник британской короны», сердечно привязанный к консулу Хамертону и действовавший во всем по его указке, перед смертью разделил свое государство, отдав африканское побережье от Килвы до Момбасы с островами Мафия, Занзибар и Пемба своему любимому младшему сыну Маджиду, аравийские же владения, или Маскат, — старшему сыну Сувени. Таков был итог многолетней политики консула Хамер-тона, победа, в полезности которой он и сам теперь сомневался и гордился ею лишь постольку, поскольку она была одержана без единой капли крови.

Добрым словом помянут его и эти двое… Они пришлись ему особенно по сердцу. Он узнал в них себя в --">