Робин Янг - Отважное сердце

уже повернулся спиной и входит в ворота дворца. Стиснув зубы, он постарался отогнать от себя неприятные воспоминания, наслаждаясь видом восторженных рыцарей, едущих за ним и хором выкрикивающих имя Артура. Родителю придется принести извинения, когда он увидит, каким доблестным воином стал его сын, которого воины нарекли именем величайшего в истории короля.

Закат угасал, и в ночном небе уже проклюнулись первые звезды, когда шумная процессия въехала во двор сложенного из сосновых бревен охотничьего домика, окруженного хозяйственными постройками, за которыми стеной стоял лес. Эдвард спешился. Передав коня груму и отдав де Валансу распоряжение разместить пленников, когда те прибудут, он направился в главное здание, чтобы смыть с себя пыль и грязь и утолить жажду, прежде чем подтянутся остальные командиры. Тогда можно будет обсудить турнир и назначить сумму выкупа. Пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку, он вошел в домик и направился мимо выстроившихся слуг на верхний этаж, где располагались его личные покои.

Эдвард переступил порог, и его шпоры и кольчуга приветливо зазвенели, когда он зашагал по деревянному полу. Отстегнув перевязь с мечом, он швырнул оружие на кровать, ощутив, как моментально исчезла привычная тяжесть на поясе. Комната была погружена в полумрак, если не считать огонька единственной свечи на столе у окна. За нею стояло зеркало. Войдя в круг света, отбрасываемый трепетным огоньком, Эдвард увидел себя, возникающего в глубинах зеркала. Для него были приготовлены кувшин с водой, таз и полотенце. Отшвырнув ногой в сторону стул, стоящий перед столом, он налил воды в таз и наклонился над ним, а потом сложил руки пригоршней и плеснул воду в лицо. Ледяная вода обожгла его разгоряченное лицо, словно огнем. Эдвард умывался, чувствуя, как расслабляется тело и вода смывает кровь, пот и грязь. Закончив, он потянулся за полотенцем и вытер лицо. Опустив мягкую ткань, он увидел, что перед ним стоит супруга. Ее густые волосы ниспадали до талии, окутывая фигуру пушистым покрывалом, хотя чаще были собраны в высокую прическу и прятались под вуалью и головным убором. А он любил их распущенными и знал, что он единственный, кому позволено видеть их такими.

Миндалевидные глаза Элеоноры Кастильской прищурились.

— Вы победили.

— Откуда вы знаете? — ответил он, привлекая ее к себе.

— Пение ваших людей было слышно за целую милю. Но даже без этого, я все прочла бы по вашему лицу. — Она провела ладонью по его заросшей щетиной щеке.

Эдвард склонился к ней, взял лицо жены в ладони и поцеловал. От нее пахло медом и травами — это был запах мыла, привезенного из Святой земли.^[8]

Элеонора со смехом отпрянула.

— Да вы весь мокрый!

Эдвард улыбнулся и вновь поцеловал молодую супругу, притянув ее к себе, невзирая на ее протесты и пачкая ее безукоризненное платье грязью со своей накидки и кольчуги. Наконец он отпустил ее и оглянулся по сторонам в поисках вина. Привстав на цыпочки, Элеонора подтолкнула его к стулу у стола, приглашая присесть, пока она будет наполнять кубок.

Сидеть в тяжелых доспехах было неудобно. Но Эдвард слишком устал, чтобы снимать их немедленно, и потому лишь наблюдал в зеркало, как жена наливает ему вина из глазурованного кувшина, украшенного павлиньими перьями. Опуская кувшин, она провела пальчиком по кромке, ловя случайную каплю, которую быстро слизнула, и он ощутил, как в сердце шевельнулась любовь к ней. Это была та жаркая привязанность, которую лишь обостряет осознание возможной утраты. Не считая его дяди, Элеонора была единственным человеком, последовавшим за ним в ссылку. Она могла остаться в Лондоне, в комфорте и безопасности Виндзора или Вестминстера, поскольку изгнание на нее не распространялось. Но Элеонора ни разу даже не заикнулась об этом.

Поднявшись на борт корабля в Портсмуте, Эдвард в одиночестве засел в каюте. Там, обхватив голову руками, он дал волю слезам, впервые с тех пор, как, будучи еще мальчишкой, плача смотрел вслед отцу, отплывавшему от той же пристани и направлявшемуся во Францию без него. Глотая слезы унижения и, следует признать, страха, поскольку потерял практически все, он поначалу даже не заметил, как в каюту вошла Элеонора. Опустившись перед ним на колени и взяв его руки в свои, она сказала, что им двоим не нужен ни король, ни королева, ни его крестный, Симон де Монфор, с молчаливого попустительства которого и свершилось изгнание. Им --">