Игорь Леонидович Срибный - Берендеев лес

о таком не слыхивал, чтоб люди людей поедали.

             - А то?! – сказал селянин, и передернулся от воспоминания своего жуткого. – Однова разу сам едва ноги унес от них. Тикал так, что от конного желтолицего убег-то. Палицу он мне в спину кинул, так что я потом ишо месяц полный разогнуться не мог. А соседа мово – Микулу, ими со двора скраденного, мы всем селом искали да в речке замоченным нашли, едва живого…

             - Энто как же так, в речке замоченным?... – все еще пребывая в полном недоумении, спросил Степан.

             - А они пред тем, как съисть человека, в речке али в ручье его замачивают, чтоб, значить, сочнее был.

             Степан взглянул на Мефодия, все еще не веря в только что услышанное, но Старец был серьезен, как никогда. Видно было, что весть о желтолицых берендеях всерьез встревожила отшельника.

             Старец собрал котомку, уложив в нее травы и мази, необходимые для лечения старосты, и обнялся с товарищами своими, покидаемыми им на срок немалый.

             Распрощавшися, Мефодий внимательно посмотрел в глаза Степану и молвил:

             - То, Стёпушко, не шутка-прибаутка, о берендеях-то. Сам я их видал в лесу, годов эдак с пять тому. Едва схорониться успел под корягою. Человек пять их было. Шли без шума, ни одна веточка не хрустнула, ни одна травинка не шелестнула. Все в шкурах медвежьих… Да на головах то ль головы медвежьи выпотрошены, то ль вправду в медведя они оборачиваться могут. Не смог я толком разглядеть, ибо ужас животный члены мои сковал, дыханье перехватил… Одно скажу: жестоки они безмерно. Храбры безмерно да жестоки. Оттого и опасны боле, чем звери дикие. Сторожко тута живите, не дайте себя им врасплох застать, коли явятся…

             С тем и ушел Старец с селянами…

             Степан, чтобы руки да разум занять, в лес отправился жердей нарубить. Волк, было, за ним увязался, да не пустил его Степан, охранять скит велел. А Никите строго наказал молиться, пока он в лесу ходить будет.

             Нарубив вязанку жердей, Степан на поляну их принес и снова ушел, ибо жердей много нужно было, чтобы загон для живности приобретенной соорудить. Да только топором застучал, жерди сухи вырубая, волк вдруг примчался, язык в клочьях пены, вывалив.

             Смекнул Степан, что беда приключилася в скиту, стремглав сквозь бурелом кинулся. Упыхавшись, на поляну выбежал, топор крепко в руке сжимая…

             Под навесом сидели и стояли человек пятнадцать татар в воинском убранстве…

             Взглядом выхватив седоусого степняка, Степан поклонился ему, но тот кивнул на молодого воина в кожаном панцире:

             - Десятник.

             - Кто ты? – спросил тот по-русски.

             - Степан, -  ответил лесовик. – Живу здеся с отшельником Мефодием и с отроком Никитою.

             - Гляди, Степан, - сказал десятник, - в округе берендеи появились. В кочевье нашем, верстах в десяти отсюда уже трое детей пропало и девушка. Мы их ищем. По следу плосколицых до лесу шли, а тут следы их потерялися. Да! Одного мальчика мы в ручье нашли на опушке. Чтобы, значит, полакомиться ввечеру приготовили… Потому знай, Степан, где-то рядом они…

             Десятник поднялся с чурбака и кивнул своим наянам.

             - Оружие-то есть у тебя? – спросил он, обернувшись.

             - Топор вот только, - ответил Степан. – Да вилы трезубые…

             Десятник кивнул седоусому.  Тот безмолвно отцепил от пояса свою кривую саблю и нож, в кожей обтянутых ножнах, и бросил оружие к ногам Степана…

             Наяны безмолвно растворились в чаще, оставив после себя запах конского пота и шкур бараньих.

             Степан смахнул пот со лба и шагнул в скит…

             Никита, прижухнув словно мышонок, сидел, забившись в угол у двери.

             - Испужался, Никитушко? – ласково спросил Степан.

             Никита испуганно закивал головою. Из глаз его брызнули слезы. Вскочив на ноги, отрок кинулся на шею Степану…

             - Не бросай меня боле одного, дядя Степан! – вдруг залопотал он, захлебываясь слезами. – Уж так боязно мне стало, как татары^[1] пришли, так боязно…

             - Э-э, да ты заговорил, братец! – опешил Степан, памятуя, что лишь сегодня поутру, Никита едва мог три-четыре слова вымолвить. – Вот радости-то Мефодию будет! Что ж, Никитушко, утирай слезы и айда городить загон для --">