Хуан Гомес-Хурадо - Легенда о воре

покрытое поблекшей известкой, с деревянной халупой в качестве конюшни. Чуть подальше раскинулся оливковый сад, но комиссар не смотрел вдаль. Его взгляд был прикован к двери.

- Стоять! Всем вернуться к повозкам!

Люди, уже бежавшие к колодцу, находившемуся в нескольких шагах от дома, остановились как вкопанные. Проследив, куда направлен взгляд комиссара, все одновременно перекрестились, словно бы движимые невидимой рукой.

Из хибары торчала костлявая и голая рука мертвеца. Почерневшее, всё в язвах лицо не оставляло места для сомнений относительно причин его кончины: это был характерный признак беспощадного убийцы, кошмара, внушавшего ужас любому мужчине, женщине и ребенку тех времен.

- Чума! Пресвятая Дева! - воскликнул один из грузчиков.

Комиссар властным тоном повторил свой приказ, и вся группа поспешила его выполнить, словно одно лишь простое соприкосновение с пыльной землей могло передать им болезнь. Пять дней ужасающих мучений, а потом неизбежная смерть. Мало кому удавалось выжить. Он уже собирался отдать приказ отправиться в путь, но ему помешал внутренний голос.

"А если внутри есть кто-то, нуждающийся в помощи?"

Пытаясь совладать со страхом, комиссар слез с лошади. Обходя животное, он достал из сумки платок и закрыл им лицо, завязав на затылке. Он довольно долго прожил в Алжире, в плену у арабов, и видел, как их врачи зачастую использовали такой способ, когда должны были посетить больного, зараженного этим недугом. Он медленно пошел к дому, держась как можно дальше от трупа.

- Не входите туда, господин!

Комиссар остановился у двери. На мгновение он ощутил соблазн вернуться, вскочить на лошадь и убраться отсюда. В этот миг это было бы самым разумным решением, но однажды наступил бы день, когда те же люди вспомнили бы, как их начальник поддался страху. В ближайшие месяцы он будет весьма нуждаться в своих спутниках, и не стоило с самого начала давать им повод потерять к нему уважение.

Он сделал шаг вперед.

Один из грузчиков начал шепотом молиться, другие тотчас же к нему присоединились. Даже животные встревожились, чувствуя обуявший хозяев ужас.

Зайдя в лачугу, комиссар прищурил глаза до тех пор, пока зрачки не привыкли к темноте внутри помещения. С порога ему была видна одна большая комната, которая, должно быть, служила одновременно и залом, и столовой, и спальней, как почти во всех домах бедноты. Из мебели имелся только стол, скамья и несколько соломенных тюфяков на полу. Второго этажа не было, только задняя дверь, определенно ведущая в кухню.

Несмотря на защиту платка, он почувствовал вонь. Но это не был смрад мертвеца. Комиссар отлично знал этот запах и не чувствовал его здесь.

Набравшись храбрости, он сделал несколько шагов. Стайка крыс незаметно подкралась к нему и проскользнула между ног, и он порадовался, что на нем были толстые сапоги для верховой езды. Тюфяки, замеченные им еще с порога, лежали рядом с большим кувшином масла, без всякий сомнений произведенного из плодов маленького оливкового сада. Постелей было две, одна из них занята.

Даже несмотря на полумрак он понял, что лежавшей там женщине ничем нельзя помочь. Уставившиеся в потолок пожелтевшие глаза покрылись тонкой пеленой. Должно быть, она умерла всего пару часов назад.

На полу, крепко схватив покойницу за правую руку, сидел смуглый и худой ребенок. Сходство между ними было очевидно, и комиссар решил, что это наверняка ее сын. По тому, как он прильнул к руке матери, можно было понять, что он не знал о ее смерти.

"Он остался здесь, чтобы о ней заботиться", - подумал комиссар, разглядывая чашку с водой и горшок на полу, рядом с мальчиком. Случившийся здесь ад, всё то, что ему пришлось увидеть и сделать в последние часы своей матери, заставили бы убежать любого. Мужество этого ребенка вызвало в комиссаре прилив гордости.

- Ты слышишь меня, парень?

Мальчик не ответил. Он дышал с трудом, но размеренно, глаза его были закрыты. Как и покойница, он был заражен чумой, но язвы не покрыли лицо. На шее виднелось несколько штук, но не плотные и почерневшие, а открытые, из них исходил желтоватый вонючий гной. Комиссар хорошо знал, что это значило.

"Он будет жить".

У тех немногих, кто пережил болезнь, на четвертый день появлялись гнойные язвы. Этот ребенок, которому не могло быть больше тринадцати лет, победил зло, способное за считанные дни свести в могилу сильного мужчину. Но этот подвиг оказался бы --">