Густав Эмар - Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

стекла, ветер стонал, с таинственным ропотом, располагая душу к меланхолии.

Послышался негромкий звук: часы пробили половину. Граф выпрямился, как будто внезапно пробудился ото сна, провел белой и тонкой рукой по своему влажному лбу и сказал глухим голосом:

— Он не придет!..

Но вдруг собака, до сих пор остававшаяся неподвижной, вскочила и бросилась к двери, радостно махая хвостом. Дверь отворилась, и показался человек.

— Наконец-то! — вскричал граф, подходя к пришедшему. — О! Я боялся, что и ты также забыл меня!

— Я не понимаю тебя, брат; но я надеюсь, что ты объяснишься, — отвечал пришедший. — Полно! Полно! — прибавил он, обращаясь к собаке. — Ложись, Цезарь! Я знаю, что ты добрая собака… ложись же, ложись!

И пододвинув кресло к огню, он сел по другую сторону камина, напротив графа, который между тем уже вернулся на свое место. Собака улеглась между ними.

Человек этот, так нетерпеливо ожидаемый графом, представлял резкий контраст ему. Подобно тому, как граф де Пребуа-Крансэ сосредоточивал в себе все качества, отличающие физическое благородство породы, так гость его соединял в себе все живые и энергические силы простолюдина.

Это был человек лет двадцати шести, высокого роста, худощавый и стройный. Его лицо, загоревшее под солнцем, с резкими чертами, голубыми глазами, сверкавшими умом, имело выражение самой симпатичной храбрости, добродушия и благородства. На нем был щегольской костюм квартирмейстера спагов; крест Почетного Легиона блистал у него на груди.

Опершись на правую руку, он задумчиво и внимательно смотрел на своего друга, поглаживая левой свои длинные и шелковистые светло-русые усы. Граф вдруг прервал молчание:

— Как ты долго не являлся на мое приглашение, — сказал он.

— Вот уже два раза ты делаешь мне этот упрек, Луи! — отвечал унтер-офицер, вынимая из-за пазухи бумагу. — Ты, верно, забыл, что написано в записке, которую твой грум принес мне вчера.

И он приготовился читать.

— Не нужно, — сказал граф, печально улыбаясь, — сознаюсь, что я виноват.

— Что ж это за важное дело, для которого я тебе так нужен? — весело спросил спаг. — Объяснись: женщину что ли надо похитить, или дуэль? Говори…

— Ты ни за что не угадаешь, — перебил граф с горечью, — а потому лучше избавь себя от бесполезных догадок.

— Что же это такое?

— Я хочу застрелиться.

Молодой человек произнес эту фразу с таким твердым и решительным выражением в голосе, что солдат невольно вздрогнул, устремив на него беспокойный взор.

— Ты думаешь, что я сошел с ума, не правда ли? — продолжал граф, угадавший мысль своего друга. — Нет, Валентин! Я еще не сошел с ума, а только упал на дно бездны, из которой могу выйти не иначе как посредством смерти или бесчестия. Я предпочитаю смерть!

Солдат не отвечал. Резким движением отодвинул он свое кресло и начал ходить большими шагами по кабинету. Граф опустил голову на грудь. Наступило продолжительное молчание. Буря неистовствовала за окнами. Наконец Валентин опять сел.

— Вероятно, очень важная причина заставила тебя принять такое решение, — сказал он холодно, — я не буду отговаривать тебя, однако требую, чтобы ты рассказал мне со всеми подробностями обстоятельства, принуждающие тебя посягать на жизнь. Я твой молочный брат, Луи; мы выросли вместе. Наша дружба слишком сильна и слишком искренна для того, чтобы ты отказался исполнить мое желание!

— К чему? — вскричал граф. — Мои горести из числа таких, которые могут быть понятны только тому, кто их испытывает.

— Плохая отговорка, брат, — возразил Валентин суровым голосом, — горести, в которых не смеют признаться, обыкновенно принадлежат к числу таких, которые принуждают краснеть.

— Валентин! — сказал граф с молнией во взоре. — Не хорошо, что ты так говоришь со мной!

— Напротив, очень хорошо! — с живостью возразил молодой человек. — Я люблю тебя и потому обязан говорить тебе правду. Зачем мне тебя обманывать? Ты знаешь мою откровенность, а потому и не надейся, чтобы я оправдал тебя, не зная, в чем дело. Если ты хочешь, чтобы тебе льстили при твоих последних минутах, зачем же ты призвал меня? Не затем ли, чтобы я одобрял тебя в принятом намерении? Если так, то прощай, брат! Я ухожу… мне нечего здесь делать. Вам, знатным вельможам, стоило только родиться; вы вкушаете в жизни только радости, и при первой же тени, который случай набросит на ваше счастье, вы считаете --">