Пьер Алексис де Понсон дю Террайль - Похождения Рокамболя

костру, полковник старался отогреть свои окоченевшие члены.

- Гром и молния! - проворчал гусар Бастиен, - никогда я не подумал бы, что мой полковник, настоящий лев… не выдержит этого проклятого ветра, который свищет по замерзшему снегу.

Солдат шептал эти слова про себя, не спуская в то же время с полковника взгляда, исполненного любви и уважения.

На посиневшем лице раненого отражалось жестокое страдание; он дрожал всем телом и, казалось, вся жизнь его сосредоточилась в глазах, сохранивших свое нежное и гордое выражение.

- Ну, что ж, поедемте, если уж вы этого желаете, - проговорил он, - только дайте мне погреться еще минутку. О, какой ужасный холод! Никогда еще, кажется, я не страдал так сильно… И кроме того мне хочется спать… Господи! Если бы можно было уснуть хоть на час… только на один час!

Итальянец-капитан и гусар переглянулись между собой.

- Если он заснет, - прошептал Филипопэ, нам ни за не разбудить его и не посадить на лошадь.

- В таком случае, - отвечал Бастиен на ухо капитану, я понесу его сонного на руках, силы у меня достаточно, а чтобы спасти полковника… я превращусь в геркулеса.

Закинув назад голову, капитан прислушивался к доносившемуся издали шуму.

- Русские должны быть за три лье с лишком отсюда, зал он наконец, - ночь уже наступает, и они наверно сделают привал, не дойдя до нас. Если полковнику хочется спать, так пусть его заснет, а мы посидим около него.

Услышав эти слова, полковник протянул итальянцу руку.

- Спасибо, Филипонэ, - сказал он, - спасибо, старый друг; какой ты добрый и мужественный, ты вот не боишься этого проклятого северного ветра. Ох, этот холод!

- Но ведь я не ранен, - возразил итальянец, - так что же мудреного, если я страдаю меньше вас?

- Друг мой, - продолжал полковник, между тем как гусар подбрасывал в костер хворост и сухие ветки, - мне тридцать пять лет. Поступив шестнадцати лет на службу, я был в тридцать полковником, это доказывает тебе мою храбрость и выносливость. А теперь вся моя энергия, мужество и даже равнодушие к бесчисленным лишениям нашего благородного, но сурового ремесла, все это сокрушено смертельным врагом, называющимся Севером. Мне холодно!.. Понимаешь ли ты это?

«В Италии я пролежал тринадцать часов на поле битвы под грудой трупов: голова в крови, а ноги в грязи. В Испании, при осаде Сарагоссы, я шел на приступ с двумя пулями в груди; при Ваграме я пробыл до вечера на лошади, несмотря на то, что ударом штыка мне проткнули насквозь бедро. А теперь я только тело без души, почти мертвец… трус, бегущий от презираемого врага!.. от казаков! И все это только потому, что мне холодно!..»

- Полно, Арман, не падай духом! Не вечно же мы будем в России. Вот вернемся в наш теплый климат, будем опять видеть солнце и тогда львы выйдут из оцепенения…

Полковник Арман де Кергац грустно покачал головой.

- Нет, - сказал он, - не видать мне больше ни солнца, ни Франции… Еще несколько часов такого ужасного мороза, и я умру!

- Арман! Господин полковник! - воскликнули в один голос капитан и гусар.

- Я умираю от холода,- прошептал полковник с печальной улыбкой,- от холода и сна.

Голова его начинала склоняться на грудь, и мало-помалу им овладевало непреодолимое оцепенение, от которого погибло столько благородных людей во время этого печального бегства из России. Полковник сделал над собой громадное усилие и сказал, порывисто откинувшись назад:

- Нет, нет, нельзя еще засыпать, нужно подумать об оставшихся там. - И он устремил свой взгляд по направлению к Франции.

- Друзья мои, - продолжал он, обращаясь к преданному солдату и к капитану, - оба вы без сомнения переживете меня и сохраните намять обо мне. Выслушайте же мою последнюю волю: я поручаю вам мою жену и моего ребенка.

И снова, протянув руку Филипонэ, он продолжал:

- Я оставил там, в нашей милой Франции, девятнадцатилетнюю жену и новорожденного ребенка. Жена будет, может быть, скоро вдовой, а ребенок осиротеет.

- Арман! Арман! - сказал капитан, - не говори таких вещей, ты будешь жив!»

- О, мне самому хочется еще пожить! - воскликнул он, - пожить, чтобы вновь увидеть их обоих!

Взор полковника при этих словах засветился надеждой и горячей любовью.

- Но, продолжал он с грустной улыбкой, - я могу ведь умереть, и тогда вдове и сироте нужны будут покровители.

- О, полковник! - воскликнул Бастиен, - вы знаете, что если бы с вами случилось несчастье, ваш гусар отдаст всю свою жизнь до последней капли крови за вашу жену и вашего --">