Александр Чернушкин - Рассказ отставного гусара

никакого, из-за чего был переведен в пешую команду. Да и нрава он был дурного, склонен к вранью и пьянству, за что неоднократно был порот розгами и шпицрутенами. Однако ж, одно дело – фантазии и бражничество, а покушение на смертоубийство офицерского чина – совсем другое. Тут розгами не отделаешься, этот умысел на вечную каторгу тянет.

Пригласив в свою палатку нескольких офицеров эскадрона, мы устроили импровизированный военный совет и пришли к единодушному мнению, что дальнейшее расследование проведем сами, так сказать, «не вынося сора из избы», и без всяких аудиторов. А уж потом я подам командованию подробный рапорт, содержащий все необходимые доказательства.

Я отправил вестового за гусаром Кудрявым, и когда тот явился, мы с господами офицерами учинили ему расспрос по всей строгости. Упомяну лишь, что поручик Соболь целился насмерть перепуганному коноводу из пистолета в лоб, и грозился застрелить, страшно вращая налитыми кровью глазами. Каюсь, может быть, и наговорили мы в сердцах лишнего, но припугнули дурака изрядно. Тот сделался бел, как полотно, пал в ноги, рыдал, целовал крест и клялся, что готов рассказать всю правду. Выяснилось, что за день-два до боя у Ламбаха старший унтер-офицер команды фуражиров, вахмистр Бакшаков, вручил ему три серебряных рубля и склянку с каким-то смрадным зельем. Этим самым зельем Кудрявый должен был рано утром, перед дневным переходом, смазать седло лошади корнета Вольняцкого. Объяснение этой диковинной манипуляции было следующее: это все товарищеские шутки господ офицеров, мол, дурачатся они, хотят проучить новичка. Впитается зелье в сукно форменных чакчир корнета, да и припечет гузно гордому шляхтичу. То-то будет всем потеха! Ну, Кудрявый все это и исполнил в точности. А уже потом, когда корнет впал в беспамятство и угодил в лазарет, вахмистр Бакшаков угрозами заставил коновода выкрасть и изничтожить злосчастные чакчиры, на сукне которых могли остаться следы этого зелья.

Само собой, после этого я распорядился посадить коновода Кудрявого под арест, правда, слукавил – объявил, что наказан он за пьяный дебош. А караульным приказал строго следить, чтобы арестант ни с кем без моего ведома не беседовал. К несчастью, на этом наше расследование и завершилось – узнать у вахмистра Бакшакова, откуда он взял ядовитое зелье, было совершенно невозможно. Еще на прошлой неделе его команда фуражиров наткнулась на эскадрон французских конных егерей и была совершенно опрокинута. Кого не порубили, тех взяли в плен – в полк из той фуражировки вернулось только трое нижних чинов, с чьих слов и были составлены списки убитых и раненых. Поэтому в полковой ведомости вахмистр Бакшаков числился пропавшим без вести.

Ну, а потом и вовсе не до того стало – сначала наш арьергард насилу отбился от войск маршала Мюрата у Шенграбена. Сильно нас тогда французы потрепали, но зато главные силы князя Кутузова отошли к Ольмюцу, где находился император Александр Павлович с подошедшими из России подкреплениями и союзники-австрийцы. Далее произошел полный конфуз союзных сил при Аустерлице. Сколько народу там полегло, и вспомнить страшно. Мой товарищ из лейб-гусарского полка рассказывал, как государь император сначала в суматохе всю свиту растерял, а затем и вовсе слез с коня, сел под дерево и заплакал…», – Петр Клавдиевич тяжело вздохнул и мелко перекрестился. Попыхтел, раскуривая потухшую трубку, и продолжил.

«Признаться, до сих пор стыдно вспоминать про наше отступление. Всеобщее смятение было так велико, что бежали мы без оглядки, – и офицеры, и нижние чины. Словом, не войско, а напуганная толпа – крепко нас тогда Бонапарт проучил. Опомнились только в Венгрии, начали дисциплину восстанавливать, да потери подсчитывать. Очень недешево стала нам австрийская кампания – полк наш больше половины людей лишился. В их числе был и полковой квартирмейстер, корнет фон Питтен, – пропал тихий остзеец где-то на поле Аустерлица. Полковое начальство даже представило его к награждению орденом Святой Анны 3-й степени посмертно.

Пока мы ждали пополнения, нас определили на временные квартиры в Гродненской губернии. Вот там-то я и получил письмо от корнета Вольняцкого, который числился в бессрочном отпуске по болезни. Оказалось, что он жив и вполне здоров, сумели его немецкие эскулапы с того света вытащить. А вот далее корнет писал, что имеет вполне определенные подозрения насчет того, кто на его жизнь покушался. --">