Дмитрий Зотиков - Новые приключения Великого Комбинатора

Азазелло. Возле камина, сняв носки, грел ноги Коровьев. Кот Бегемот в который уже раз чинил свой примус, ковыряя в его внутренностях отверткой. Где-то на кухне гремела посудой Гелла.

– Ни черта не горит, что бы я там ни крутил, – раздраженно сказал Бегемот, бросив отвертку в картину «Утро в сосновом лесу», висевшую над дубовым столом.

– Бегемот, не тронь Шишкина, – тихо попросил его Коровьев, внимательно рассматривая большой палец правой ноги. – Это моя любимая картина. Когда я был регентом…

– Все мы когда-то кем-то были, – философски заметил с дивана Азазелло. Вот я до демона был путевым обходчиком.

– Кем-кем? – заинтересовался Бегемот, вынимая отвертку из Шишкина.

– Путевым обходчиком. Стыки проверял, стрелки. Весь день на природе. Потом стрелку не туда перевел, поезд под откос. Дым, пожар, крики. Теперь вот последние сто с лишним лет демон.

– А я всю свою жизнь был котом, – сказал Бегемот. Сначала обычным, дворовым. Потом Мессир подобрал и дал мне примус. Вот чиню, паяю теперь все время. Инструкции-то к примусу нету.

– Кстати, а кто знает, где сейчас Мессир? – спросил Коровьев, бросая в камин сосновое полено.

Полено сразу вспыхнуло и показало Коровьеву язык.

– Буратино? – спросил Бегемот, но Коровьев ничего не ответил, задумчиво глядя на огонь, принимавший на тот момент самые невероятные формы.

– Шеф пропал, – сообщил с дивана Азазелло. – Впрочем, вы и сами об этом знаете не хуже меня.

– Шеф не может пропасть, – заметил Бегемот. – А если и может, то для этого должна быть весьма веская причина. Даже во время извержения Везувия Мессир, стоя на его вершине…

– Тоже мне, бином Ньютона, – ответил ему Коровьев. – Причина, не буду спорить, весьма веская. Мессир влюбился. Вот глядите. – Коровьев ловким движением руки вытащил из камина какую-то бумагу и протянул ее Бегемоту. – Характеристика. От Мастера.

Бегемот, взяв бумагу, сразу подтянулся и выпрямился во фрунт, словно гренадер. На его ремне откуда-то возникла шпага, на голове велюровая шляпа с петушиным пером, а усы выпрямились параллельно полу. Бегемот откашлялся и стал читать:

«Она была так красива, что уму уже, казалось, некуда было пристроиться. Когда ее попа рассекала московские улицы, у дворников-таджиков вертикально вверх поднимались метлы. Таксисты нажимали на клаксоны и предлагали подвезти забесплатно хоть до Владивостока. Ее ненавидели почти все встречные женщины, и их утешало только то, что она наверняка «дура, дура, дура». А она, разрезая своей полной, как две спелые краснодарские дыни, грудью время, пространство и мужские голодные взгляды, спешила в Политехнический на лекцию «О влиянии творчества Кандинского на Энди Уорхола».

И она прекрасно знала, что ум и красота вполне могут сочетаться так же, как бутерброд с атлантической сельдью и сладкий чай «Липтон».

Дворники-таджики, опуская потом свои метлы, говорили: «Вай-Вай, какая богиня, у нас в горах такая тоже была». А таксисты провожали ее, мигая дальним светом. И смешной полицейский, желающий получить ее телефон, но получив отказ, вдруг требовал предъявить документы и краснел при этом, как куст красной смородины в августе.

Она была умна и красива. И этим безумно раздражала и притягивала окружающих…»

– Ну и про кого это в сей бумаге было написано? – поинтересовался Азазелло, продолжая разглядывать потолок и думая о чем-то своем.

– Юлия. Москвичка. 23 года, – сообщил Коровьев.

– О-е, – сказал Бегемот, надев очки и возвращаясь к починке примуса. – Это теперь надолго. А ведь раньше были одни Маргариты.

В камине по-прежнему догорал так и не выструганный Буратино. Азазелло взглядом вывел на потолке новое пятно в виде обнаженной девушки. Бегемот, чертыхаясь и кляня все вокруг, снова погрузился в свой примус. Коровьев закрыл глаза и тихонько засопел. И только Гелла на кухне продолжала сердито греметь посудой…

--">