Михаил Александрович Рапов - Дмитрий Донской. Зори над Русью

Вышел к Волхову. На том берегу, на Ярославовом дворище, ^[9] черно от людей. За Софийским собором у моста давка.

Какой–то конник в широком малиновом плаще, по всему видно, человек богатый, притиснул Семку да еще двух новогородцев боком коня к перилам. Хотя всадник и угодил Семке коленом по затылку, едва не сбив шапку, парень смолчал: не ругаться же с таким человеком, а новогородцы вмиг облаяли боярина последними словами. У Семки мурашки пошли по спине от страха, скорее стащил с головы шапку. На крик всадник обернулся, сказал миролюбиво:

— Не серчайте, люди добрые, сами видите — тесно.

Семка понял — худого не будет, боярин веселый, ласковый, даже драться не стал, чудно! Парень нахлобучил шапку по самые брови: дескать, знай наших! А новогородцы вдруг заулыбались:

— Прости, боярин, не признали. Тесно, это верно, у моста перила трещат.

Когда выбрались на торговую сторону, Семка спросил одного из них:

— Кто это?

— Не знаешь? — удивился тот. — Да его весь Новый город знает: то боярин Юрий Хромый. — И, видя, что Семка все еще ничего не понял, продолжал: — Да ты не здешний, что ли? Суздальский, вот оно что! Второго такого у нас нет. Боярам он давно поперек горла костью стал. Не любят его страсть!

— Что так?

— А как же? Черным людом не гнушается, правду на вече говорит в глаза кому хошь: будь ты посадник, али тысяцкий, али кто из первейших бояр — ему все едино.

Следом за Хромым добрались до Никольского собора, стали. Новогородец продолжал, вздохнув:

— И в ратном деле молодец, и хром потому, что в битве его покалечили. Вот попутал бес — обругал я на мосту хорошего человека.

В это время смолк колокол на вечевой башне. На высокий помост поднялся боярин, снял шапку, на все четыре стороны поклонился народу. Шуба на нем узорчатого зеленого бархата, цены ей нет. Под солнцем полуденным в бобровом воротнике золотые искры поблескивают.

Семка дернул новогородца за рукав:

— Кто таков?

— Посадник! ^[10] Вишь, взошел на степень, ^[11] слушай теперь…

— Господин Великий Новгород, прикажи начинать вече! — громко сказал посадник.

С разных концов площади закричали:

— Начинай!

Народ затих.

— Люди новогородские, ведомо вам будет: великий князь Иван Московский ноября в тринадцатый день преставился. — Посадник перекрестился на Параскеву–Пятницу, ^[12] продолжал: — А ныне князь Дмитрий Костянтинович Суздальский шлет нам грамоту, хочет он идти в Орду, кланяться царю Бердибеку. ^[13]

С площади закричали:

— Зря деньги бросит! В Орде смута, что год, то новый царь!

— Не зря! — Посадник поднял руку и, дождавшись тишины, повторил: — Не зря! Бердибек свиреп, крови пролил много, ворогов своих извел и на семя не оставил. Ныне он сидит крепко. Потому князь Дмитрий и хочет искать отчину свою — великокняжеский стол, и просит помочи нашей.

Кто–то за Семкиной спиной вздохнул:

— Тоже сказал! Когда великокняжеский стол отчиной Дмитрия Суздальского был? Ох, посадник, брешет, греха не боится.

Семен оглянулся, увидел кудлатого старика, связываться не стал — не дома.

— Судите сами, — гудел голос посадника, — князь Суздальский наш давний друг, Москва нас теснит, сами знаете, а теперь на Москве князем остался сын Ивана — Дмитрий, мальчонко млад, ему, почитай, и десяти годков нет…

В толпе зашумели. Старик говорил сокрушенно:

— На Москве, стало быть, власти нет… беды! Уж как бы князь–от сильный на Москве нужен был — нашим боярам для острастки…

— Ну чего разворчался, дед! Ну, сядет Дмитрий Суздальский на великое княженье, тоже небось спуску не даст!

Старик повернулся к возражавшему, затряс бородой:

— Спуску не даст? Нам с тобой — это точно! А с боярами ему не рука ссориться! Нам сильный князь нужен, от покойного князя Ивана толку мало видали — вельми ^[14] добёр и тих был, этот покруче, а толк тот же.

На спорщиков закричали:

— Тише вы! Вон суздальцы кланяются, а вы орете, не слышно.

И хотя старика оттерли в сторону, до Семки ясно донеслось его бормотание:

— Мне–то что? Дмитрия так Дмитрия! Все одно податься некуда: на Москве власти нет.

Суздальцы «напустили меду» — бери ложку, черпай.

Вече шумит полегоньку, посмеивается. Купец Микула попробовал было поперечить, но боярин Лазута мигнул своим, что с Воздвиженской улицы, те гурьбой протолкались к степени, загорланили, --">