Уилбур Смит - Ассегай

Эта часть долины оставалась в распоряжении дикого зверья, представленного здесь в великом множестве и разнообразии. Вдалеке, почуяв опасность, пугливо метнулся в сторону табун зебр – и взбитое копытами серое облачко пыли полетело стремглав над равниной. Темными пятнами на золотистом фоне казались сверху конгони, гну и буйволы. Над плоскими верхушками акаций возвышались телеграфными столбами длинношеие жирафы. В колышущемся от зноя воздухе подрагивали, словно пританцовывая, кремовые пушинки – антилопы. Тут и там живую ткань мелкой живности разрывали толстокожие великаны – носороги и слоны, – похожие издалека на катящиеся гулко черные вулканические камни. Казалось, океанские корабли проходят через косяки сардин.

От этого буйства дикой, первозданной жизни захватывало дух, однако для трех наблюдателей картина была обыденной и привычной. Куда больше их интересовала кучка тесно сбившихся домишек. Окружавшая крохотный поселок стена деревьев пышно зеленела благодаря бьющему у подножия источнику.

Старший из тройки щеголял в юбочке из леопардовых хвостов и головном уборе из пятнистой, золотистой, с черными пятнами шкуры того же зверя – подобные регалии полагаются верховному шаману племени нанди. Звали шамана Арап Самой, и именно он вот уже десять лет возглавлял восстание против белых захватчиков и их адских машин, угрожавших осквернить священные земли его народа. Лица и тела сопровождавших жреца воинов украшала боевая раскраска: нанесенные охрой красные круги вокруг глаз и грубые, напоминающие рваные раны мазки на щеках. Точки от жженого лайма на голой груди образовывали рисунок, имитирующий хохолок цесарки. Их юбки были сшиты из шкуры газели, головные уборы – из меха виверры и обезьяны.

– Мзунгу^[2] и его псы-масаи попали в ловушку, – сказал Арап Самой. – Я рассчитывал на большее, но семь масаи и один мзунгу тоже неплохая добыча.

– Что они делают? – спросил, закрываясь ладонью от палящего солнца, стоявший справа от шамана вождь.

– Копают яму для той белой мрази, что мы им оставили, – усмехнулся Самой.

– Не пора ли насадить их на наши копья? – осведомился третий воин.

– Пора, – согласился верховный жрец. – Только мзунгу оставьте мне. Я сам отрежу ему яйца и приготовлю из них снадобье. – Он тронул рукоять панги, висевшей на поясе из леопардовой шкуры. Такие ножи, короткие, с широким тяжелым лезвием, нанди пускали в ход в рукопашном бою. – Хочу, чтоб он визжал, как бородавочник в клыках леопарда. И чем громче будет орать мзунгу, тем сильнее получится снадобье.

Жрец повернулся, поднялся на самую вершину склона и взглянул вниз, где в высокой траве терпеливо ожидали сигнала его воины. Самой вскинул руку, и импи^[3] молниеносно, но беззвучно, чтобы не выдать себя врагу, вскочили на ноги.

– Плод созрел! – провозгласил Самой.

– И ждет клинка! – хором отозвались воины.

– Спустимся же и соберем урожай!

Могила была готова принять приготовленный для нее дар. Леон кивнул Маниоро, и тот отдал своим людям негромкий приказ. Двое спрыгнули в яму, остальные подали им завернутые в простыни тела. Два больших свертка положили бок о бок на земляное дно, маленький сунули между ними. Получилось трогательно – трое близких, навеки соединившихся в смерти.

Леон, сняв шляпу, опустился на колени у края могилы. Солдаты-масаи по приказу сержанта выстроились у него за спиной. Леон начал читать «Отче наш». Аскари не понимали слов, но знали их значение, поскольку уже не раз наблюдали такого рода церемонии.

– Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь! – закончил Леон.

Не успел он выпрямиться, как гнетущую тишину знойного африканского дня раскололи оглушающие вопли и крики. Бросив руку к висевшей на поясном ремне кобуре, из которой высовывалась рукоятка «уэбли», Леон оглянулся.

Из банановой плантации выкатилась шумная, улюлюкающая толпа. Темные, влажные от пота тела блестели на солнце. Воины нанди были повсюду – слева и справа, сзади и спереди. Они прыгали, скакали, пританцовывали и размахивали оружием, и солнечные блики тоже прыгали, отражаясь от наконечников дротиков и лезвий панги. Нанди колотили дубинками в щиты из сыромятной кожи. И вся эта дикая, орущая орава с каждым мгновением приближалась к крохотной группке солдат.

– Ко мне! – взревел Леон. – В строй! Заряжай! Заряжай! Заряжай!