Бруно Травен - Танцы индейцев в джунглях

девушками мало. Он предпочитал исполнять гротескные танцы. Эти сольные танцы были настолько комичны, что хохотали до упаду не только индейцы, танцор заставлял смеяться и меня до колик. Искусство танца не поддается описанию, гротескного — в особенности.

Музыканты играли американские уанстепы и фокстроты, затем вальсы, которые здесь танцевали в темпе старинной польки, только более медленно, подобно так называемому бостону. Венский вальс индейцам совершенно незнаком. Танцевали также нечто вроде рейнлендера (рейнской польки). Эти танцы для меня были малоинтересны.

Но каждый четвертый или пятый танец был танец племени, смотреть их мне доставляло огромное удовольствие.

Нечто подобное я наблюдал у птиц в брачную пору. Примерно так же танцевали они, и это было необычайно потешно.

Во время танца партнер и партнерша приближаются и расходятся, но ни разу не касаются друг друга руками. Через определенные интервалы музыка замолкает, и музыканты, а также те мужчины, которые в данный момент не танцуют, начинают петь. Это пение на самых высоких тонах человеческого голоса чрезвычайно ритмично, резкая и пронзительная модуляция тонов едва ли имеет что-нибудь общее с человеческим голосом (военный клич ацтеков был очень высоким, резким криком, он вселял ужас в испанцев, впервые услышавших его). Ужас испытываешь даже тогда, когда пение в этой тональности предназначено веселить и развлекать. Именно этот танец заставил меня, давно живущего среди индейцев, почувствовать, что нахожусь я в другом мире, что столетия отделяют меня от моего времени.

Луна стояла теперь прямо над нами. Тропическое ночное небо своей блестящей прозрачностью было подобно огромному черному жемчугу. Плато покрылось белой слабо светящейся пеленой, словно текущим тонким шелковым покрывалом, будто мерцающая дымка лежала на просторах джунглей. Это был ослепительный свет дня, укрытый толстым белым облаком. Мириады и мириады сверчков, жучков и всякой другой живности пели свою извечную песню тропической ночи, а в зарослях тем временем шла безжалостная битва за жизнь. Легкий ветерок веял в седых бородах эбеновых Деревьев, и казалось, древние старички, за спиной у которых не одна сотня прожитых лет, кивают друг другу, рассказывая забавные истории. Стреноженные лошади били копытами и фыркали, ослы обдирали тощие деревца, жевали кору и жалобно трубили, отпугивая крадущихся в зарослях ягуаров. Время от времени между ног танцующих пробегала свинья, другая почесывала спину об обрубок дерева, лежащий на земле, а третья, довольно похрюкивая, валялась в грязи выплеснутой кофейной гущи.

Тихо заплакал ребенок, мать перестала танцевать, подбежала к маленькому сверточку, пытавшемуся катиться по земле, подняла его, села на скамью, дала ребенку грудь, с удовольствием наблюдая танцующих.

Каждый танец музыканты играли до тех пор, пока танцующие не уставали настолько, что мужчины должны были отводить своих дам к скамьям. Пили только воду, но много. Двое подростков непрерывно бегали с ведрами к водоему в зарослях, возле которого в ночное время собирались хищные животные, томимые жаждой.

И я танцевал, танцевал непрерывно. Сначала молодые женщины и девушки робели. Но, убедившись, что я не кусаюсь и в танце ноги мои двигаются так же, как ноги их соплеменников, и вдобавок я угощаю всех сигаретами, они прониклись ко мне доверием. Очень скоро я научился индейским танцам, чему люди немало удивлялись. Петь танцевальную мелодию, правда, я не смог и никогда этому не научусь, для этого нужна длительная тренировка.

Вскоре я нашел для себя пару, с которой всю вторую половину ночи, за малым исключением, и протанцевал, никто на меня за это не обижался. Она была прабабкой. Темно-коричневая кожа ее лица была морщинистой, глаза — живые, маслянистые, черные, длинные пряди волос еще чернее, и кожа ее источала острый, не очень приятный запах. Возможно, с точки зрения европейцев, она напоминала чертову бабушку. Но танцевала божественно, ее грация, ее изящество в танце были непередаваемы.

С восходом солнца поблекла луна, утихла музыка. Одна за другой незаметно женщины уходили за хижину и некоторое время спустя возвращались в своих стареньких повседневных платьях с узелками в руках. Столь же незаметно, не прощаясь, садились индейцы на своих лошадей и ослов и исчезали. Взошедшее солнце осветило голую прогалину, на которой как будто никогда не танцевали, разве что --">