Джек Лондон - Жемчужины Парлея

трапу.

Он вернулся только через полчаса.

— Вельбот снесло, — объявил он. — Камбуз снесло. Все снесло, кроме палубы и люков. А если бы машина не работала, мы бы погибли. Необходимо продолжать работу.

К полуночи легкие и голова машиниста в достаточной степени прочистились от газового смрада, и Грифа освободили. Он в свою очередь вышел на палубу проветрить свои легкие и голову и присоединился к остальным, которые находились за рубкой. Для большей надежности они привязали себя канатами к перилам. Все они образовали собой какую-то сплошную груду тел, так как место за рубкой было единственным убежищем для них и для канаков. Некоторые из канаков прошли было в каюту, куда звал их Гриф, но дым и чад сейчас же выгнали их.

«Малахини» часто окуналась глубоко в воду, и им приходилось дышать воздухом, насыщенным брызгами и пеной.

— Довольно омерзительная погода, Малхолл, — крикнул Гриф своему гостю между двумя погружениями в воду.

Малхолл захлебывался и задыхался, он мог только кивнуть в ответ.

Шпигаты были недостаточно велики для стока всей воды. Вода плескалась через борт или неслась от одного борта к другому. По временам, когда нос шхуны был устремлен прямо в небо, вода бурным потоком затопляла корму. Она клокотала во всех проходах, заливала верх рубки, сшибая и захлестывая тех, кто цеплялся за рубку, и стремилась дальше, выливаясь за борт.

Малхолл первый увидел на палубе постороннего человека и обратил на него внимание Грифа. Это был Нарий Эринг. Скорчившись, он лежал там, где компасная лампа проливала свой тусклый свет. Эринг был почти голый; на нем был только пояс, и за поясом заткнут нож.

Капитан Уорфилд распутал свои канаты и стал протискиваться к нему сквозь сгрудившиеся тела. Все видели, что он что-то говорил, но ветер относил слова в сторону. Он не хотел прикасаться губами к ушам Нария. Он просто указал ему рукой за борт. Нарий Эринг понял. Оживленная и насмешливая улыбка обнажила его белые зубы. Он встал, обнаруживая свое великолепное сложение.

— Это убийство, — закричал Грифу Малхолл.

— Он сам хотел убить старика Парлея, — крикнул Гриф.

В эту минуту вода сбежала с палубы, и «Малахини» стала на ровном киле. Нарий смело пошел было к борту, но ветер сшиб его с ног. Тогда он пополз и скрылся в темноте; все были уверены, что он перескочил через борт.

«Малахини» глубоко нырнула, и, когда они выбрались из воды, Гриф приник к уху Малхолла.

— Он не пропадет. На Таити его называют человеком-рыбой. Он, наверное, хочет пересечь лагуну и выбраться на берег атолла с другой стороны, если только осталось еще что-нибудь от атолла.

Минут через пять, когда вода снова нахлынула, с крыши рубки вместе с водой обрушилась целая куча тел. Матросы «Малахини» подхватили и держали их, пока не схлынула вода, затем снесли вниз и пытались опознать их. Старик Парлей лежал навзничь на полу, с закрытыми глазами и без движения. Двое других были его родственники-канаки. Все трое были голые и в крови. У одного из канаков беспомощно висела сломанная рука, у другого из ужасной раны на голове текла кровь.

— Это дело его рук? — спросил Малхолл.

Гриф покачал головой:

— Нет, они разбились о палубу и о крышу каюты.

Вдруг наступила какая-то перемена, совершенно их ошеломившая. Сразу никто не мог понять, что, собственно, произошло. Оказалось, ветра не было больше. Ветер точно был срезан быстрым взмахом меча. Шхуна колыхалась и ныряла. Она рвалась на своих якорных цепях, грохот, которых они теперь слышали. В первый раз услышали они плеск воды на палубе. Машинист затормозил, и машина стала работать медленнее.

— Мы попали в мертвый центр, — сказал Гриф. — Сейчас будет перемена. Но будет еще хуже. — Он посмотрел на барометр. — Двадцать девять, тридцать два, — прочел Гриф.

Он не смог сразу приспособиться говорить обыкновенным голосом, за несколько часов он привык орать что есть мочи, перекрикивая ветер; Гриф закричал так громко, что своим голосом оглушил окружающих.

— У него переломаны все ребра, — сказал судовой приказчик, ощупав Парлея. — Он еще дышит, но ему не выжить, он кончается.

Старый Парлей застонал, пошевелил рукой и открыл глаза. В них мелькнул проблеск сознания.

— Мои уважаемые джентльмены, — прошептал он прерывающимся голосом, — не забудьте… про аукцион… в десять часов… в аду…

Его глаза закрылись, и нижняя челюсть стала отвисать, но он преодолел агонию и в последний --">