Ричард Хамиет - Мертвый штиль

беспробудным сном. А потому, случилось так, что я спал крепким сном, когда мы в третий раз вышли из Монтевидео. Наш кок — у нас был новый кок, американец, родом из Филадельфии — на другой день рассказал мне все, что произошло в эту ночную вахту, когда я спал.

А произошло нечто совершенно необычайное: наш командир привез с собой на судно жену. И, как уверял кок, в этом не могло быть никакого сомнения, так как наш новый «стюард» (слуга, буфетчик) был свидетелем брачной церемонии, состоявшейся на берегу. Командир совсем обезумел; он щегольски выбрился и причесался, надел мундир с иголочки, воткнул цветок в петлицу и вообще вел себя, как сумасшедший — и все это ради этой маленькой женщины.

— Там, на берегу, он положительно красивый мужчина, — говорил кок. — Но я никогда не видел его на берегу, и потому мое представление о нем было совершенно иное. Однако, приглядываясь к нему ближе, я готов был поверить, что он мог быть красив и изящен, потому что, при всей его грубости, в его манере и движениях было известное благородство, сказывавшееся и в походке и в осанке этого человека. Несомненно также, что он был много выше по образованию, чем большинство его товарищей по службе; я видел у него в каюте книги, которые большинству моряков были бы не под силу. Были у него и беллетристические книги, которые он читал днем вслух юнгам с целью нагонять на них страх; впрочем, этот человек умел нагонять страх на всех нас, даже читая нам отрывки из библии.

— И она тоже особа приглядная, — сказал кок, говоря про жену командира. — А вошла она на палубу, точно на крыльях прилетела, до того у нее поступь легкая, плавная и неслышная. Я заметил, что она даже не протянула вперед рук с тем боязливым жестом, с каким это обыкновенно делают женщины, входя или выходя из шлюпки.

Кроме того, было в ней еще нечто странное, судя по тому, что говорил кок. Она, по-видимому, знала одного из матросов, стоявших на вахте у штирборта. Этот громадного роста черномазый детина, напоминавший гориллу, явился на судно только накануне вечером. Он стоял, облокотясь на кабестан, когда она проходила мимо. При виде его она разом остановилась и рассмеялась каким-то странным, почти беззвучным злым смехом, и тотчас же оглянулась, желая убедиться, что командир еще не взошел на палубу и находился в этот момент за бортом. Оглянувшись, она снова рассмеялась, — рассказывал наблюдательный кок (увлекавшийся Бульвер-Литтоном), — опустила конец кружевного шарфа на грубую, волосатую, обнаженную до локтя руку матроса и тихонько провела этим концом шарфа по его руке. Но тот не шевельнулся, не дрогнул, только взгляд его был таков, что кок не умел подыскать для него надлежащего определения, а сказал только, что ему стало жутко от него; взгляд, во всяком случае, не предвещал ничего доброго.

Но что было особенно важно, для меня лично, это то, что другого, парусного мастера у нас на борту не оказалось, и таким образом я являлся полным и единственным хозяином мастерской и настоящим мастеровым человеком на судне.

С неделю или немного более, все шло прекрасно. Мы делали по шести узлов в час; ветер был легкий. Командир наш был спокоен и кроток, как овечка, потому что забавлялся своей новой златокудрой игрушкой. Никто его не узнавал; все дела он возложил на своего помощника и большую часть времени проводил у себя в каюте. К возлюбленной своей он относился спокойно и сдержанно.

Молодая женщина, напротив, почти все время пребывала на палубе, по возможности не заглядывая в душную командирскую каюту. Она любила сидеть на солнышке и наблюдать за работой матросов, ради которых она распускала свои золотые кудри по спине и по плечам, потому что принадлежала к числу созданий, кокетничающих с каждым живым человеком; эта златокудрая женщина не имела жалости ни к кому из этих несчастных безмолвных существ, и, казалось, зло издевалась над ними.

Ее, по-видимому, забавляло то, что все на судне волновались, когда она высовывала из-под края подола свою щегольски обутую маленькую ножку, или прикладывала к щеке длинную прядь мягких золотистых кудрей.

Мало-помалу создалось какое-то молчаливое соревнование между всеми нами — в том, кому она подарит лишний беспечно-чарующий взгляд водянисто-зеленых, как будто безучастных и рассеянных глаз или же мимолетную улыбку, небрежный кивок, усмешку, — словом все те коварные снаряды, которыми она, как скрытая батарея, бомбардировала нас поочередно с --">