Даниил Корнаков - Сибор Милосердный

Даниил Корнаков Сибор Милосердный

Каждую ночь молодому царевичу Сибору из народа силуитов снился один и тот же сон.

Он стоит в центре нескончаемой площади, покрытой брусчаткой, от которой рябит в глазах. Солнце уходит за горизонт, окрашивая стоящие неподалеку каменные дома в бледный рыжий цвет. Облака переливаются розовым и фиолетовым, рисуя фантастические узоры в небе. И вокруг так тихо, ни единого звука или шороха. Все, что слышит мальчик, это биение собственного сердца. Его стук словно бы раздается откуда то издалека.

Тук-тук… тук-тук… тук-тук…

– Эй! – кричит Сибор. – Есть тут кто-нибудь?

Ему отвечает собственное эхо, разлетающееся по улочкам города. Сибору не нравится эта тишина, она его пугает и заставляет тело покрыться мурашками. В груди нестерпимо давит, и кажется, что это не пройдет, пока не заорешь еще громче.

– Кто-нибудь? Ау! – предпринимает он очередную попытку. Еще более сильный крик разносится по местности, заставляя дребезжать оконные рамы и пустые глиняные горшки.

И вдруг ему отвечают.

В нескольких шагах будто бы из воздуха возникает эшафот. Толстые петли со скрипом качаются от вечернего ветра, и в одной из них он видит человека…

– Сибор…

Дряхлый голос раздается так тихо, что он с трудом его слышит.

Проницательные черные глаза мужчины, под которыми виднеются огромные синяки, не отрываясь смотрят на мальчика. На морщинистых щеках следы глубоких порезов и огромных ссадин, из них течет кровь, смешиваясь с его серой бородой. В несчастном, на чьем лице не осталось ни одного живого места, Сибор узнал своего родного дядю Фарелла, царя Заречья.

– Сибор… – повторяет Фаррелл.

Губы висельника словно приклеены друг к другу, отчего ему с трудом удается говорить.

Царевич не шевелится, и не потому что не желает помочь ему. Все, чего он хочет в этот миг, так это немедленно высвободить дядю из петли, обнять его и увести как можно дальше из этого странного места, но его ноги словно увязли в жидкой грязи. Он пытается сделать шаг, тянет ногу изо всех сил, пока икры не начинает одолевать режущий поток боли.

– Дядюшка! – Сибор предпринимает очередную попытку, но ноги словно бы вросли в злосчастную брусчатку. Никакой надежды. – Дядя Фаррел, держись! Дядя…

Но опора, на которой стоит дядя, начинает медленно двигаться, сама по себе. Заметив это, царевич пытается сделать хотя бы шажок, маленький, крохотный шажок, чтобы помочь дяде, но боль не унимается.

– Сибор, не нужно… – голос дяди раздается как будто бы издалека. – Не мучай себя.

Отчаявшись, мальчик падает на колени и замечает, как подставка под дядей теперь удерживает одни лишь его пятки.

– Дядя Фаррел… – Мальчик заливается горькими слезами, оставляющие мокрую дорожку на красных щеках.

– Чти заветы Единого, Сибор. – Дядя не отрывает глаз от мальчика. – Единый любит всех, и ты должен…

Но он не успевает договорить. Подставка со скрежетом отъезжает, и через мгновение беспомощное тело царя Заречья дергается в петле, напоминая пойманную в сети рыбу. Лицо Фаррела становится фиолетовым, глаза вылезают из орбит. С жадностью висельник пытается отсрочить неизбежное, пытаясь поймать глоток воздуха.

Из ниоткуда раздаются ликующие крики. Словно бы тысячи людей разом закричали от восторга.

Сибор не может на это смотреть. Он пытается отвернуться, но тут же в его волосы вцепляется большая рука в кожаной перчатке. Она силой поворачивает его в сторону эшафота.

– Смотри, – шепчет голос позади.

Возгласы нарастают. Теперь Сибор отчетливо слышит мужские и женские голоса…

– Нет. – Мальчик тяжело дышит, наблюдая за извивающимся телом. Он закрывает лицо ладонями, но пальцы в кожаной перчатке заламывают ему руки.

– Смотри! – кричит ему в ухо голос. – Наблюдай! Не отрывай взгляда!

– Смерть предателю! – скандируют голоса повсюду. – Смерть предателю! Смерть предателю!

– Да здравствует царь Конрад! Да здравствует царь Конрад!

Сибор не может смотреть. Он хочет умереть, исчезнуть и забыть этот кошмар раз и навсегда! Ну почему, почему он ничего не может предпринять? Ведь он же царевич, сын…

Лицо Фаррела становится синим, напоминая зрелую сливу. Язык приклеивается к уголку рта и тонкая нить слюны косается рукава его дублета. Некогда добрые наполненные многолетними знаниями глаза потухли, словно свечи в Святом Доме, не выражая больше ничего.

Грохот радостных голосов со всех сторон оглушает мальчика. Он --">