Виктор Гавура - Час цветения папоротников

гордостью за своего внука объявила она. – Я бы и сама могла отвезти ее в роддом, но мой шофер на звонки не отвечает. Отключил телефон, сукин сын. Завтра же его уволю! И в приемном покое у вас, как всегда бардак, начнется волокита: то врача не могут найти, то писать не на чем. Я требую немедленно отвезти ее в роддом и положить на сохранение! –асфальтовым катком наезжала олигархша.

– Возьмите. Пятьдесят долларов, вам на двоих, – она надменно протянула Сергею зеленую бумажку.

– Н-н-нет. Это лишнее, – твердо отказался Сергей.

Он покраснел и, как это бывало с ним в минуты волнения, стал заикаться.

– Расскажите, пожалуйста, что случилось?

– Как хотите, – собрав вокруг рта обвисшую кожу в презрительную гримасу, дама к всеобщему облегчению кратко доложила.

– Моя невестка (она ни разу не назвала ее по имени) вздумала принять ванну, заперлась в ней и не выходит. Я ее позвала, она мне отвечает: «Уже выхожу», но дверь не отпирает. Когда я снова подошла ее звать, услышала стон. Тогда я потребовала, чтобы она немедленно открыла мне дверь. Через несколько минут она ее открыла и я заметила, что из ванны вытекает красная от крови вода. Я у нее спрашиваю: «Что случилось?» Она отвечает: «Не знаю. Появилась кровь, я растерялась… А так, все хорошо». Я сразу же закрыла сток ванны, чтобы предъявить воду с кровью врачу, а затем вызвала скорую помощь, – подобная предусмотрительность впечатляла.

Закончив свой рапорт, свекровь торжественно повела их через обширную гостиную, заставленную антикварной мебелью, ее разношерстность создавала впечатление, будто она украдена из разных музеев. Посредине стоял, выставленный как на продажу, концертный рояль «Steinway & Sons», похожий на гроб на ножках. Их процессия продвигалась дальше через анфиладу таких же загроможденных комнат. Всюду была невероятная мешанина из разнородных предметов антиквариата, отчего комнаты имели нежилой вид и напоминали склад подержанных вещей.

Впереди вышагивала свекровь, сердито зыркая по сторонам, за ней шел Сергей, замыкала процессию Мирра Самойловна, семеня в арьергарде. Вскоре Сергей понял, что эта квартира не просто большая, а огромная, интерьер ее решен на манер железнодорожного вагона: комнаты следовали одна за другой так, что попасть в следующую можно было, только пройдя все предыдущие. Оказалось все квартиры, которые были когда-то на этом этаже, объединены в одну, и занимает она весь этаж. Наконец, они вошли в спальню. Заметно было, что ее пытались обставить с нарочитой роскошью. Но, ни шикарный белый гарнитур, ни позолоченные лепные украшения потолка с укрепленными на нем зеркалами, ‒ не впечатляли, а угнетали своей бессмысленностью.

Невестка Маша с красивым, но до времени увядшим лицом, лежала на огромной кровати. Увидела Сергея, она вздрогнула и посмотрела на него безмерно печальными глазами беззащитной лани. Зеркала над кроватью повторили ее движения. Ее восковые руки с непропорционально крупными, раздавленными тяжким физическим трудом кистями, безжизненно покоились поверх одеяла.

Руки характеризуют человека не менее, чем лицо, не преминул заметить Сергей. Ее кисти желтели на черном атласе одеяла, как две клешни. Порой с ним такое случалось, на него как будто накатывало, он чувствовал, как предельно обостряется его восприятие, и он с каким-то необычайно пристальным вниманием отмечал и регистрировал в памяти малейшие детали и изменения в статусе пациента.

Пояснения и дополнения свекрови к своему анамнезу^[1] Маша слушала безучастно, на вопросы отвечала усталым бесцветным голосом.

– Чувствую себя хорошо. Была небольшая слабость, теперь все прошло. Эльвира Всеволодовна напрасно вызвала скорую. Такое со мной уже было… Это сейчас пройдет, – затаенный трепет и необыкновенно жалобные ноты звучали в ее голосе.

При поверхностном осмотре ничего угрожающего Сергей не нашел. Пульс ритмичный, возможно, несколько слабого наполнения; артериальное давление, в пределах нормы. От осмотра живота Маша наотрез отказалась.

– Я никому не дам себя трогать! Вы не гинеколог и не имеете права меня осматривать… – с каким-то надрывом и даже с отчаянием в голосе, неожиданно воспротивилась она. Этот решительный протест не соответствовал ее кроткому облику, с трогательными, яркой бирюзы глазами.

Левая

--">