Артур Игнатиус Конан Дойль - Трагедия с "Короско"

границу. Мисс Адамс, после испытанных ею лишений и потрясений, была долгое время серьезно больна и в этот вечер впервые появилась на палубе парохода. Она казалась еще худощавее и еще добродушнее, чем всегда; Сади, стоя подле нее, заботливо укутывала ее плечи теплым пледом. Мистер Стефенс нес ей на подносике кофе и старался установить маленький столик подле качалки мисс Адамс, чтобы ей было удобней. В другом конце палубы мистер и миссис Бельмонт ласково беседовали между собой, держа друг друга за руки. Monsieur Фардэ разговаривал с полковником Кочрэнем, стоявшим перед ним с сигарой в зубах, прямым, как струна, с прежней безупречной военной выправкой, которой он, по собственному его признанию, так гордился. Но что сделалось с ним? Кто бы признал в нем теперь того надломленного старика, седого, как лунь, которого все его спутники видели там, в Ливийской пустыне?! Правда, кое-где в усах серебрился седой волосок, но волосы его были того блестяще-черного цвета, которому так дивились все во время его путешествия. На все сочувственные соболезнования относительно того, как его состарили эти несколько дней плена у дервишей, полковник отвечал холодно и хмуро, затем, исчезнув на время в своей каюте, он, час спустя, появился на палубе совершенно таким, каким его все знали раньше.

Как мирно и спокойно было здесь, на палубе этого парохода, когда единственным доносившимся сюда звуком был тихий плеск волны о борт парохода, когда алый закат медленно догорал на западе, окрашивая в розовый цвет мутные воды реки. В сумерках надвигавшегося вечера стройные ряды прибрежных пальм, словно великаны минувших веков, смутно вырисовывались на фоне темного уже неба, на котором загорались то тут, то там большие лучезарные звезды.

— Где вы остановитесь в Каире, мисс Адамс? — спросила миссис Бельмонт.

— У Шенхердс, я думаю!

— А вы, мистер Стефенс?

— О, непременно у Шенхердс!

— Мы остановимся в «Континентале», но я надеюсь, что мы не потеряем вас из виду.

— О, не желала бы я никогда терять вас из вида, миссис Бельмонт! воскликнула Сади. — Нет, право, вы должны приехать в Штаты: мы постараемся устроить вам самый лучший прием!

Миссис Бельмонт улыбалась.

— У нас, дорогая мисс Сади, есть свои обязанности и дела в Ирландии, мы и так слишком долго отсутствовали; кроме того, — добавила она с добродушным лукавством, — весьма возможно, что если бы мы собрались в Штаты, то уже не застали бы вас там!

— Но мы все же должны все когда-нибудь опять встретиться, — сказал Бельмонт, — уж хотя бы для того, чтобы еще раз пережить вместе эти страдания. Теперь все это еще слишком близко от нас, а через год-два мы лучше сумеем оценить их!

— А мне, — сказала его жена, — все это и теперь кажется чем-то давно прошедшим, чем-то смутным, как будто виденным мною во сне!

— Да, тело наше не так быстро забывает свои страдания, как ум, — сказал Фардэ, подняв вверх свою забинтованную руку, — это, например, не походит на сон!

— Как жестоко, однако, что одни из нас остались живы, а другие — нет. Если бы мистер Броун и мистер Хидинглей были теперь с нами, я была бы вполне счастлива, — проговорила Сади. — Почему в самом деле мы все остались живы, а они нет?

— Почему зрелый плод срывают, а недозрелый оставляют на ветке? — раздался в ответ на ее слова наставительный голос мистера Стюарта. — Нам ничего не известно о душевном состоянии наших бедных друзей, но Великий Садовник, чья мудрость превыше всякой мудрости, срывает плод когда он созрел и должен быть сорван. Мы же должны не роптать, возблагодарить Господа Бога за наше спасение! Что касается меня, в данном случае, то я ясно вижу и смысл, и цель того, что Бог попустил это несчастие и затем, по великой мудрости своей, сжалился над нами и сохранил нас. С полным смирением я признаюсь, что теперь я лучше понимаю и сознаю свои обязанности, чем раньше. Эти тяжелые минуты испытания научили меня быть менее нерадивым в исполнении моих обязанностей и менее беспечным и ленивым в делании того, что я считаю своим долгом!

— А я, — воскликнула Сади, — я научилась в эти дни большему, чем во всю остальную жизнь! Я научилась столь многому и отучилась от многого, что стала совсем иным человеком!

— Я раньше совершенно не знал себя, я всегда принимал за самое важное то, что вовсе не важно, и пренебрегал тем, что существенно! — проговорил Стефенс.

— Хорошая встряска никогда никому не мешает, — заметил --">