Луи Анри Буссенар - Бессребреник среди желтых дьяволов

овладел мародерами: двое храбрецов в темноте начали казаться им настоящими великанами.

Отбросив нож, Поль Редон вновь схватился за секиру, с намерением сечь и сечь этих подлых негодяев. Но те, злобно ворча, удалились. Буль-де-Сон в ярости кинул им вслед несколько камней. Вскоре ночь поглотила бандитов.

— Патрон, хорошая работенка, как говорят у нас в Париже! — произнес Буль-де-Сон. — Кстати, как там наш подопечный, которого вы столь отчаянно защищали?

Поль Редон обернулся. Человек, которого он, рискуя жизнью, прикрывал своим телом, неподвижно лежал на земле.

— Может, он умер? — спросил репортер.

— Посмотрим…

Буль-де-Сон склонился над телом.

— Очень интересно! Не китаец, это уж точно, не японец, достаточно взглянуть на его рост. В Японии он сошел бы за великана. Может, он русский… Эй, дружище, да ты вовсе не умер, ты же только что дергал ногами… Давай просыпайся, петухи уже пропели!

Человек продолжал лежать не шелохнувшись. Похоже, он погрузился в ко́му^[9], но, без сомнения, был жив, поскольку слышалось тяжелое дыхание.

— Подожди немного, старина, — продолжал Буль-де-Сон, — тебе необходимо подзаправиться. Эй, патрон, передайте-ка мне вашу дорожную флягу с водкой, попробую влить в него несколько глотков.

Поль Редон, вытащив из кожаного футляра флягу, передал ее толстяку.

— Черт, не видно ни зги, — пробормотал юноша, — я с трудом нащупал пробку, а тут еще голова закутана в капюшон. Посмотрим-ка, что там на нем… Какая-то каскетка^[10] без козырька… Как колпак, вся в волосках, да еще и кусается. А! Вот его физиономия.

Поль Редон подошел ближе. Вытащив из кармана маленький электрический фонарик, он посветил прямо в лицо незнакомцу.

— Странно, — пробормотал он, — азиатский тип, но не похож ни на китайца, ни на японца.

И в самом деле, у человека, очевидно еще довольно молодого, были удлиненные черты лица, прямой нос и вовсе не узкие глаза. Единственное, что отличало его от европейца, так это широкий, выдающийся вперед подбородок.

Пока патрон изучал неизвестного, Буль-де-Сон пытался раздвинуть несчастному челюсти, чтобы влить несколько капель алкоголя. Вскоре это ему удалось. Мужчина вдруг зашевелился и повернул голову.

— А! Что я говорил! — воскликнул толстяк. — Что ж, дружище, похоже, тебе обожгло нёбо.

— Посмотрите-ка, — вмешался Поль Редон, — кто это ему сделал такую странную прическу, сняв волосы почти вокруг всей головы… Да у него страшный порез на черепе!

— И правда, нужно промыть рану, но у нас нет воды. Ой, ой, вот так удар! И кожа содрана! Пощупаем. Кость, однако, не задета. Могу поспорить, что скоро этот малый будет на ногах. Глядите, патрон, он уже шевелится. Эй, приятель, что, если открыть глаза? Здесь твои друзья… Опасность миновала, все хорошо!

Раненый открыл глаза, но, ослепленный светом фонарика, тотчас закрыл их. Даже за этот короткий миг путешественники успели разглядеть большие красивые миндалевидные глаза, мрачный и глубокий взгляд которых пронизывал насквозь.

— У него такой вид, будто он не понимает, что я говорю, — сказал Буль-де-Сон. — В общем-то это неудивительно, в этой сатанинской стране мало кто говорит как парижанин. Патрон, вы у нас полиглот^[11], идите пообщайтесь с ним. Возможно, он поймет какой-нибудь из знакомых вам языков.

— Попробую, — отозвался Редон, — но мой китайский оставляет желать лучшего.

Поль произнес несколько ласковых слов на языке Поднебесной Империи. К огромному удивлению, человек вздрогнул и, как бы отталкивая от себя кого-то, ответил на чистейшем английском:

— Я не… я не хочу быть китайцем!

— Хорошо, хорошо, никто вас и не заставляет, — невольно улыбнувшись, ответил репортер. — Господин, наверное, японец?

Услышав такие слова, раненый чуть ли не подпрыгнул на месте и возразил еще решительней:

— Нет, нет, я не хочу быть японцем!

— Хм. Не русский же вы, нет? — предположил Редон. — Я вижу, вы не француз, не англичанин… не маньчжурец, как эти «честные потрошители», от которых вам только что довольно сильно досталось. Какой нации вы, в конце концов, принадлежите?

Было видно, что рана, хоть и не опасная, доставляла незнакомцу нестерпимое страдание. Сделав усилие, он вновь открыл глаза и отчетливо произнес:

— Я тот, у кого нет больше родины!

В голосе неизвестного прозвучали вызывающие нотки, однако чувствовалось столько боли и горечи, что у --">