Владимир Александрович Борисов - Побег [СИ]

которой шел Савва, круто повернула вправо, и тут же глазам изумленного беглеца предстала река во всей своей северной красоте.

Пока еще не быстрая, несколько даже вальяжная, текла она неизвестно куда, необычайно радостная и нарядная, светлая под ярким солнышком, вся сплошь в зеленых кляксах лощеных листьев водяных лилий и в зеркальном отражении чуть тронутых желтизной берез и высоченных кедров, растущих несколько поодаль, на высоком противоположном, красного гранита обрывистом берегу…

— Красота то, какая, Господи! — умиленно возликовал Савелий и присел (впервые после побега) перекурить, радостно щуря обожженные дымом папиросы глаза.

— Красота…

— Да если бы подобное чудо, если бы речушку эту увидеть мне довелось в свое время, по малолетке, да неужто бы понесло меня невесть куда, по дорожке моей, по кривой, по этапной.

— Да ни за что!

Так размышлял Савва о жизни своей никудышной, вольготно развалившись над обрывчиком, поросшим распушенным, перезревшим уже кипрейником, покачивая ногой в порыжевшем стоптанном ботинке и покусывая горьковатую, жесткую былинку.

И так вдруг захотелось ему выспаться здесь, на этом бережочке, под сосенкой, с видом на безымянную эту речушку, подложив под голову свою непутевую кучку хвои, золотисто-желтой, мягкой и не колючей, что чуть было в голос не завыл, но далекий, надрывный лай собачьей своры, мигом отрезвив Савелия, сбросил каторжанина с обрыва, навстречу реке-спасительнице.

— Уйду, мать вашу, непременно уйду! — ругнулся Гридин и, не снимая ботинок, помедлив мгновенье, вошел в прохладные струи реки…

— Уйду.

2.

Лай собак отчетливо приближался, а Савва все еще пытался выволочь на середку реки, мелкой в этом месте, большой, корявый пень, черными корнями прочно зацепившийся за прибрежные, влажные валуны.

— Ну пожалуйста. Ну что тебе стоит? Ну, давай, мать твою! — неизвестно к кому, к себе ли, к коряге ли этой неподатливой в голос, в охрипший крик взывал беглец, но корневище сидело как вкопанное, лишь ломаный комель слегка колыхался в воде, словно дразня и издеваясь над каторжанином.

— Да ну и хрен с тобой! — взвыл от отчаяния Савва, спиной уже чувствуя горячее дыхание спущенных с поводков псов, как пень вдруг вздрогнув, вывернулся и, не торопясь, растопырив толстые, в руку, коренья поплыл по воде, плавно забирая все более и более влево.

— Спасибо тебе, Господи! — наспех перекрестился Гридин и, плюхнувшись брюхом в реку, погреб вслед за уплывающим бревном.

Краем глаза Савва заметил возле берега появление собак, крупных псов, обиженно скулящих и бестолково шныряющих в прибрежной осоке, но спасительный пень его, а вместе с пнем и он уже заплывали за поросший густой ольхой небольшой каменистый островок…

— Ушел. — выдохнул Савелий и вкарабкавшись на толстый обломок ствола, покрытый теплой, шершавой корой, радостно засмеялся…

Комель, на котором расположился беглец, возвышался над водой и вымотанный донельзя мужик, слегка поворочавшись, умудрился даже прилечь на нем, животом принимая все тепло, накопленное деревом за день.

— Ушел. — повторил Гридин и, прихватив свою руку ремнем, переброшенным через торчащий вверх обломок корневища, закрыл глаза.

— Ушел. — уже засыпая, шептал радостно беглый зэка, прильнув щекой к мшистой пробке, явственно чувствуя всем своим промокшим и озябшим телом ласковое прикосновение лучей предвечернего солнышка…

…Проснулся Савва совершенно продрогшим, но необычайно отдохнувшим, бодрым. Подсохшая было на нем одежда вновь стала волглой от обильной росы, выпавшей под вечер. Беглый вор потянулся, вновь заправил ремень в штаны и перевернулся на спину. Крупные звезды, мерцая холодным, безжизненным, голубоватым светом, повисли, казалось, над самой рекой, отражаясь в черном зеркале воды слегка дрожащими, крупными блестками. Река текла меж двух чернеющих скалистых берегов неспешно и почти бесшумно. Лишь изредка слышно было негромкое ее журчание среди обломков породы, да как шлепает пузом рыбья мелочь, спасаясь от зубов прожорливой щуки. Савва запустил руку под надорванный козырек черной, брезентовой своей шапки и выудил мятую сигарету и расплющенный спичечный коробок…

Табачный дым, почти невидимый в плотной, предрассветной мгле, уносился куда-то прочь, отгоняемый легким, пропахшим хвоей и тиной ветерком. Сигаретный окурок, зашипев, погас, и вокруг Саввы, плывущего на своем пне, --">