Джавид Алакбарли - Рудольф Штейнер

Джавид Алакбарли Рудольф Штейнер

Одна из моих самых любимых семейных фотографий снята весной. Я, папа и мама стоим на Красной площади. Стоим и улыбаемся. Улыбки моей сестрёнки, которая спит в это время в животе у моей мамы, мы, конечно же, не видим. Просто не можем увидеть. Ведь она же ещё не родилась. Но почему-то, глядя на эту фотографию, мне кажется, что она тоже улыбается. Нам, солнцу, этому удивительному собору и всем этим людям, что были в тот прекрасный день на одной из самых красивых площадей мира.

Теперь-то я уж точно знаю, что моя сестра улыбается гораздо чаще, чем среднестатистический житель нашей планеты. Просто в ней столько позитивной энергии, что она не может всю её держать в себе. Поэтому и улыбается. Улыбается, чтобы поделиться со всеми нами хотя бы частичкой того тепла и света, которые так переполняют её существо. Поэтому я так и уверен в том, что на той московской фотографии она тоже улыбалась. Она родится ровно через три месяца после того дня, как была сделана эта фотография.

Правильное понимание того, о чём я хочу рассказать, по-существу, пришло ко мне, когда я был уже взрослым человеком. Именно тогда я многое переосмыслил о своём детстве, сумел избавиться от юношеского максимализма, набрался немножко ума и, конечно, стал более адекватно воспринимать какие-то события тех лет. А в те далёкие дни, когда это только начиналось, всё было достаточно непросто.

В ту минуту, когда мою сестру принесли из роддома к нам домой, кончилось моё детство. Это был один из самых печальных дней моей жизни. Позже я пытался разобраться в том, а все ли дети так остро реагируют на появление в доме нового ребёнка. Оказалось, что да. Практически, реакция у других детей была точно такая же, как у меня. Когда я узнал это, у меня слегка отлегло от сердца. А потом мне очень понравилось, как доктор Спок на вопрос родителей о том, почему всё это так непросто, ответил вопросом, адресованным всем мамам:

– А вам бы понравилось, если бы ваш муж привёл в дом другую женщину и сказал, что он её так же любит, как и вас?

Это был гениальный ответ. И главным в нём было то, что доктор Спок снял с меня это чёртово чувство вины за то, что я никак не хотел смириться с тем, что я уже не единственный ребёнок в нашей семье. Надо честно признаться в том, что появление в нашем доме этого нового существа было для меня настоящим горем. С этого злосчастного дня я себя ощущал одним из персонажей бесконечно продолжающейся трагедии. Вдобавок ко всему этому, в тот же день у меня появилась няня. Свою первую прогулку с ней я также связал с тем, что у меня появилась сестрёнка. Я был искренне убеждён в том, что теперь меня наверняка уже обратно в дом не пустят, а навсегда оставят с этой чужой тётей. Как ни странно, но в дом пустили. Однако ощущение того, что кругом всё рухнуло и никогда уже не будет так хорошо, как было раньше, наполняло, вернее, переполняло горечью всё моё существование.

Всё это длилось ровно до того момента, когда я принял решение защищать свои права. Приняв такое решение, я начал действовать. Даже договорился с мамой моей подружки об обмене. По моему замыслу,

мы с подружкой должны были остаться у нас дома, а мою сестрёнку мы отдали бы в их семью. Вообще-то идей о том, как избавится от этого нового члена нашей семьи, у меня было великое множество, но все они почему-то воспринимались моей мамой крайне негативно. Иногда она давала мне советы:

– Нет, это не годится. Ну, ты не отчаивайся. Давай, думай дальше.

Тем временем моя сестрёнка росла, училась ходить, говорить. При этом единственное, что она прекрасно умела делать с первых дней своей жизни – так это улыбаться. Не раз я ловил себя на том, что в ответ на её улыбку мне тоже хочется улыбнуться. Но я мгновенно стирал с лица даже намёк на улыбку. Ведь хорошие отношения с ней вообще не входили в мои планы. Они могли лишь помешать реализации моего проекта по избавлению от неё.

Даже сейчас, спустя уже много лет, я в деталях помню, как прошёл наш первый общий выход с ней во двор. С самого начала надо сказать, что наш огромный двор имел чёткий распорядок дня и столь же жёсткую систему распределения сил. У меня здесь была непонятная репутация человека, который всегда пытается докопаться до того, кто прав, а кто не прав, что справедливо, а что же всё-таки не совсем справедливо. В результате того, что я выпадал из привычной схемы: бей или беги, меня не обижали во дворе только ленивые. Ведь именно в тот момент, --">