Труде Марстейн - Всё, что у меня есть

вкусов. Она насыпает порошок из пакета, задумывается, подсыпает еще немного. И еще чуть-чуть.

Мне пора в конюшню, и я иду переодеваться в ванную. Снимаю одежду — одна грудь чуть больше другой. Ну и ладно, они скоро сравняются. Но когда я езжу верхом, сосок одной груди натирает, приходится приклеивать пластырь, так что пора мне уже носить лифчик. На полочке стоит косметичка тети Лив. У нее красная зубная щетка и дорогой увлажняющий крем. Я слышала, как мама однажды сказала папе, что тетя Лив тратит слишком много денег на одежду и косметику. «Это ведь все для того, чтобы мужчины обращали внимание», — добавила она.

Брюки для верховой езды жмут в талии. По дороге в свою комнату я открываю дверь в спальню Халвора и тети Лив.

Халвор лежит на кровати, запустив руку в шорты. Он делает резкое движение, и фотография, которую он держит в другой руке, падает на матрас, но я успеваю заметить, что там. Элиза и ее подруга Ранди в униформе медсестер — этот полароидный снимок сделал один из двух парней, которые учатся с ними в медицинском колледже. Я тяну дверь за ручку, взгляд падает на пол, где стоит открытый чемодан тети Лив, из его недр выглядывают цветастое платье и почти прозрачная блузка. Я иду в свою комнату и хохочу, прикрывая рот рукой, подмышки становятся мокрыми от пота. В комнате я изо всех сил прижимаюсь лицом к подушке, потом встаю и через окно вижу папу, он тянет садовый шланг по траве и переставляет поливалку на несколько метров в сторону. Я чувствую, как капельки пота сбегают вниз по рукам. Папа подходит к Элизе, стоящей у малинника, они о чем-то говорят, и Элиза улыбается. Упругие струи воды, изгибаясь, почти дотягиваются до забора, и мне очень хочется, как в детстве, пронестись сквозь эти потоки, дающие передышку от бесконечной жары. Мы с Халвором практически выросли вместе. Раньше мне удавалось упросить его двигать по полу маленьких куколок и говорить за них тоненькими голосами. Или быть моим слугой, когда мы строили хижину на мусорной свалке. Но все когда-то заканчивается, уступая место новому.

Секрет этой фотографии в том, что почти невозможно понять, что на ней именно Элиза. На снимке Ранди сидит на стуле Элизы, которая расположилась справа и чуть за спиной у Ранди на подоконнике. Элиза поставила одну ногу на батарею, форменная юбка собралась в складки и соблазнительно обнажила стройное и гладкое бедро. Сама она отвернулась, так что, когда я первый раз увидела фотографию, мне показалось, что на ней две Элизины подружки-медсестры, а догадалась я, только заметив часы со светящимся циферблатом, подаренные Элизе на восемнадцатилетие.

Сад переливается яркими красками: блестят ягоды красной, белой и черной смородины, сплетенные ветки малины образуют длинную изгородь. И так невыносимо долго тянется время, когда нужно собирать ягоды. Сегодня у меня на это нет сил, но вчера я нарвала целое ведерко малины. Правда, папа сказал: «Оно еще не полное, Моника». За каждое полное ведерко мне полагается крона, и теперь я не знаю, получу я ее или нет. Кнертен проворно подбегает ко мне и жмется к ногам. Я вхожу на веранду. В коробке на столе остались крошки от шоколадного печенья тети Лив, я собираю их пальцами и отправляю в рот. Рубиновые блики пляшут в кувшине с соком, термос издает ровный булькающий звук. Элиза всегда копит заработанные деньги. На одну крону можно купить десять больших карамелек, или плитку шоколада, или двадцать малиновых леденцов. Элиза терпеливо собирает ягоды в малиннике, а Кристин нашла предлог увильнуть, заявив, что договорилась встретиться с Андре. Когда тетя Лив и Халвор приехали к нам, мама первым делом заявила, что не станет возражать, если кто-нибудь поможет ей варить варенье и делать сок.

— Помощь пришла, — отозвалась тетя Лив, — мне кажется, как раз вовремя.

Через закрытую дверь веранды доносится гул кухонного комбайна, выходит тетя Лив.

— Ты что, в конюшню собираешься, Моника? — спрашивает она. — Мы будем есть суп и блины в четыре часа, я и Кристин сказала, она гулять ушла. Мы с Халвором уезжаем в восемь, Элиза поедет тем же поездом.

— Хозяин конюшни хочет, чтобы я всегда брала Небожителя, — говорю я, — это рысак.

— Он большой? — спрашивает тетя Лив.

— Очень, — отвечаю я, — и с норовом.

Теперь мне хорошо видны лицо, шея, грудь, руки и плечи тети Лив. В линиях ее лица мне видятся мамины черты — они проступают в улыбке и широких бровях, угадываются в тенях на --">