Анна Потоцкая - Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820

головами, однако меня это нимало не тревожило.

С этого дня и до взятия русскими Праги (4 ноября 1794 года) мы не покидали замка. А в Варшаве тем временем росло брожение. Все, что произошло в этот промежуток времени, совершенно изгладилось из моей памяти. Я лишь смутно помню, как мать однажды возила меня в лагерь Костюшко и я видела там красивых дам в маленьких шапочках, которые таскали в тележках землю для постройки укреплений. Я завидовала им, и уже тогда мое детское сердце билось, слушая рассказы о наших победах. Утром и вечером няня заставляла меня молиться, чтобы Бог благословил наше оружие. Я горячо молилась, не вполне сознавая, в чем дело, и не понимая, почему нужно ненавидеть симпатичных русских офицеров, которые так красиво гарцевали на своих великолепных лошадях. После взятия Праги я впервые почувствовала в сердце то горячее чувство любви к родине, которое потом передала своим детям.

Седьмого ноября была взята Варшава, а в январе 1795 года совершился третий и последний раздел Польши.

Эмигранты и Людовик XVIII (1798)

Бассомпьеры в Белостоке – Граф – Светский поэт – Госпожа де Ринъи – Славные воспоминания – Прибытие Людовика XVIII – Разоблачение Бассомпьеров – Предложение выйти замуж за герцога Беррийского – Поклонница Бонапарта – Граф Тышкевич – Его благородство и патриотизм – Гнев Екатерины

Наша революция следовала вскорости за французской, но Польша, с трех сторон окруженная могущественными врагами, не вынесла тяжести постигших ее несчастий и, несмотря на отчаяннейшие усилия и поразительнейшие примеры самоотвержения, подверглась полному раздроблению. Совсем другое наблюдалось во Франции: она твердыми шагами неуклонно приближалась к славе. Только в одном отношении обе революции имели сходство: и там и здесь появились эмигранты, но во Франции – дворяне, роялисты, духовенство, а у нас – патриоты, жертвы и изгнанники. Во Франции была своя Вандея, а у нас – повстанческие отряды^[6]. Но и тут мы не были счастливее, и нам суждено было проливать свою кровь в другом полушарии…^[7]

В конце прошлого столетия Польша была переполнена французскими эмигрантами, которые, охотно пользуясь оказываемым им гостеприимством, большей частью держали себя с таким высокомерием, как будто оказывали кому-то большую милость.

У краковской кастелянши нашла убежище семья Бассомпьеров. Сначала явился один из них, потом двое, и наконец вся семья со всеми чадами и домочадцами.

Старший не играл в семье никакой роли, и тем не менее при всяком удобном случае его величали маркизом. По правде сказать, бедняга так мало походил на настоящего маркиза! Затем следовал граф. Ему было около пятидесяти лет, и у него была молоденькая и довольно хорошенькая жена, на которой он женился благодаря всеобщему разгрому: при других обстоятельствах мадемуазель де Риньи (по словам близких ей лиц) не могла бы и мечтать о столь блестящей карьере. Граф – маленький, тщедушный, с сильно напудренными волосами, спереди приподнятыми, а сзади спускавшимися в виде косы, в знак приверженности к королю, – имел довольно непривлекательный вид. У него был большой заостренный нос, угрюмый взгляд и вдавленный рот.

Его считали остроумным, он хорошо знал исторические события и довольно недурно писал стихи. Всякий раз, когда у нас затевался домашний спектакль или мы собирались праздновать чей-то день рождения, мы обращались к нему с просьбой написать стихи. Граф сначала долго заставлял просить себя, а затем наконец сдавался и вручал нам «свои детища», умоляя не калечить их. Затем начинались репетиции – и тут-то нам от него доставалось! Нужно было выучить некоторые наиболее удачные выражения, скользнуть по рифме, сделать ударение на цезуре. Автор стихов редко бывал доволен нами и надоедал нам ужасно!

Мать графини еще сохранила остатки красоты и казалась особой положительной, и по всему было заметно, что ее дочь сделала столь блестящую партию исключительно благодаря каким-то принесенным ею жертвам. Племянник – юноша двадцати трех лет, имевший очень юный вид, и очаровательная крошка, которую звали Амели, дополняли семью.

Сначала они довольствовались скромным помещением и обедами вместе с нами, но спустя некоторое время заявили, что занимаемых комнат им недостаточно и что они недовольны также и столом: «Да и вообще нам приходится терпеть недостаток во многом, самом необходимом». Как бы покоряясь необходимости, но лишь под большим --">