Даниил Лукич Мордовцев - Царь и гетман

А у канала мальчик в лохмотьях. Мальчику не более семи-восьми лет. Оборвыш чем-то серьезно занят. Живые глаза царя невольно приковались к тому, что делал этот оборвыш. А оборвыш, оснастив веревочками лапоть, поставив на нем мачту из большого гусиного пера и натянув из лоскутка онучи парус, перепускает это оригинальное судно через канал. Лапоть, подгоняемый ветерком, бойко плывет через канал. Оборвыш радостно следит за ним своими детскими глазенками и по положенным через канал доскам торопливо перебегает на ту сторону канала, чтобы причалить свое судно-лапоть. Так же радостно следят за проделками маленького оборвыша и живые глаза царя. Лицо его, доселе хмурое, мрачное, темное и холодное, мгновенно озаряется какою-то теплотой, так был на нем быстр переход от мрачного гнева к всепрощению.

– Смотри-тко, Данилыч! – сказал он отрывисто, показывая на маленького оборвыша.

– Вижу, государь… молодой матрос…

– Навигатор, – вставил Павлуша.

Ртутный царь не вытерпел и сошел со стены к каналу. Маленький оборвыш, увидев перед собой громадного человека, такого большущего, какого он ни разу не видел в жизни, так и остался с разинутым ртом, изумленно посматривая на этих, как ему казалось, солдат.

Царь ласково улыбался, глядя на маленького оборвыша, одетого в женскую кацавейку и в опорки.

– Это что у тебя, малец? – спросил он.

– Карапь, – бойко отвечал мальчик.

Царь засмеялся. Павлуша Ягужинский даже прыснул.

– А из чего он у тебя слажен? – снова спросил царь, трепля мальчика по бледной, обветренной щечке.

– Это тятькин лапоть, а это онучка моя.

– Ай да молодец! Ай да моряк! – радостно говорил царь.

Но мальчуган что-то заботливо бросился к лаптю, бормоча: «Ишь ты, шведин поганый!.. Постой, я тебя!..» В лапте возилось что-то черненькое.

– Что это там у тебя в корабле? – спрашивает царь.

– А швецкой полоняник…

– Как? Какой полоняник?..

– Он царский корм воровал, я и накрыл его… Стой-стой, опрокинешь карапь.

– Да что у тебя там? Говори! – уже нетерпеливо спрашивал Петр.

– Мышонок… он у нас в сумке сухари все грыз… А тятька и говорит: это швед царский корм ворует… Я его и поймал, привязал на веревочку и катаю по морю, а после кошке отдам.

Бойкий мальчик, не подозревая, кто перед ним, смело болтал, видя, что всех занимает его «карапь», и вынул из лаптя самого мышонка… «Вот он, шведин… ишь, юркий какой…»

Мальчик окончательно очаровал царя. Он видел в нем врожденное стремление к воде, к морю. Это самородок. Его только поддержать, выучить, направить, и из него выйдет мореходец.

– А чей ты, мальчик? Как тебя зовут? Откуда ты? – нетерпеливо спросил царь.

– Меня зовут Симкой… Нас с тятькой сюда пригнали на царскую работу… Тятька там землю роет.

Царь задумался и молча глядел на мальчика. При виде его рубищ, которых он никогда не замечал, как по привычке не замечал жалкого вида рабочих, широко загадывая обо всей России, о ее славе и могуществе, при виде дырявой кацавейки и старых порток, через которые сквозило маленькое, худощавое тело ребенка, он нервно тряхнул головой и, достав из кармана несколько серебряных монет, бросил их в лапоть.

– Это тебе и тятьке, скажи, что царь пожаловал, – сказал он отрывисто и погладил ребенка.

Мальчик оторопел и обратил на великана свои серые, светлые, испуганные глаза.

– А ты, Павел, запиши его вместе с отцом: кто и из каких волостей, – обратился он к Ягужинскому.

Мальчик по-прежнему стоял испуганно, не смея прикоснуться к лаптю.

– Возьми же деньги, Сима, не бойся… Я пожаловал их тебе, – ласково сказал он мальчику. – А ты, Данилыч, не забудь о нем…

– Не забуду, государь.

– Запиши его в мои навигаторы, в московскую школу.

– Будет по сему, государь, – отвечал Меншиков.

В это мгновение на досках, перекинутых через новый, узкий, но глубокий канал, по которым за несколько минут перед этим перебегал Симка за своим кораблем, а потом переходили царь, Меншиков и юный Ягужинский, послышался крик испуга, и что-то тяжелое бухнуло в воду…

– Караул! Караул! – послышались отчаянные крики.