Нина Федорова - А земля пребывает вовеки

дать людям счастья! Стыдитесь!

К удивлению многих, Полина Смирнова шла во главе первой процессии трудящихся женщин. Это она вышила золотою тесьмою на красном знамени: «Женщина, вперёд к твоему светлому будущему!» и лично, своими руками, на высоком древке несла это знамя. Тех, кто знал её прежде, наружность Полины поражала не менее самой революции. Она остригла коротко волосы. На ней была красная блуза из того же материала, что и знамя. Блуза была небрежно расстёгнута на груди. Короткая юбка едва доходила до колен. Этот наряд, никого не удививший бы на другой трудящейся женщине, на Полине поражал глаз: он подтверждал факт – да, она произошла, революция! Туалет Полины уже не оставлял сомнений: революция произошла в России и для всех, и для всего. Ноги Полины в коротких красных носках были уже из того послереволюционного мира. Без революции их бы никто никогда не увидел.

Её видели прежде только в чёрном, только в длинном, в наглухо застёгнутом и всегда шепчущей, смиренной, коленопреклонённой пред обществом и строем – о н а казалась теперь символом дерзаний и смелости, она выглядела так, словно шла голой. Она потрясала знаменем. Она громко пела. Это была Полина? Она шагала, как солдат, ругалась, как извозчик, и пела, как птица.

Были и другие, не менее разительные перемены.

Златовласый дьякон Анатолий вышел из духовного звания. Он шагал впереди процессий в гражданском платье. Галстук его, в виде огромной шёлковой бабочки, развевался по ветру. Несколькими ударами ножниц парикмахер Оливко отделил от его черепа золотистую гриву и устроил волну надо лбом. Дьякон стал ещё красивей. Свободный от сана, от долгих церковных служб, Анатолий Парамонович был самым дорогим гостем и запевалой в любой революционной группе.

Свобода, свобода, о как ты прекрасна! Никогда ещё голос дьякона не звучал так сладко. Он запевал революционные песни – и вмиг опьянены были сердца слушателей. «Я оставил священные песни церкви, чтобы петь вам более священные песни свободы!»

Полина, со знаменем, жалась к нему, старалась держаться поближе. Стара? Человек никогда не стар для погони за счастьем!

Мать Анатолия отреклась от сына всенародно. В церковном дворе, стоя перед дверью собора, обратив взоры на крест над нею:

– Слушайте, христиане! – восклицала она, обращаясь к выходившим из храма. – Слушайте несчастную мать, христиане! Перед Богом и перед людьми я отрекаюсь от сына моего – расстриги и супостата Анатолия и у Бога до конца дней моих буду слёзно и коленопреклонённо молить о прощении, что родила его на свет Божий. Простите меня и вы, христиане! Матери, слушайте меня: когда Господь посылает смерть младенцу вашему, не ропщите. Не вымаливайте ему жизни. Пусть Господь возьмёт дитя ваше к Себе, пока оно ещё безгрешно и чисто душой! – И обратив лицо на восток, потом на запад, север и юг, она повторила своё отречение, обливаясь горькими слезами.

Жена дьякона, тёмная лицом, топталась около и плакала. Её горе было безмерно: уже неделя как Анатолия не видели дома. Где он жил? С кем? Его подрясники грустно висели в гардеробе.

Люди в смущении и молчании наблюдали сцену отречения. Те, кто были матери, плакали.

Епископ вышел из собора и обратился к матери Анатолия:

– Женщина, успокойся и перестань. Оставь всё на суд Божий. А сама помолись и прости!

И обращаясь к печальной, удручённой группе прихожан, стоявших во дворе, он сказал:

– Братие и сестры, пришёл час страшного Божьего гнева. Настали дни великих испытаний, а для избранных – и мученический венец. Крепитесь и не смущайтесь духом. Претерпевший до конца спасён будет.

Заходящее солнце последним лучом своим коснулось стены, двери и затем скользнуло по лицу епископа, словно наложив печать на его слова. И он, как бы поняв нечто тайное, произнёс изменившимся голосом:

– Братья и сестры, простите друг другу, помолитесь и о врагах ваших, как в последний час, на смертной постели. Час гонения близок. – Осенив всех крестным знамением и затем склонившись перед ними, он добавил: «Простите и меня!» – и ушёл в храм.

И тут же погас свет заката, как будто закрылась и небесная дверь. Наступала темнота ночи.

– Не могу переносить вида этого, российской нашей революции, – бормотал темноволосый дьякон Савелий. – Страшно мне! И от владыки – что? Смертоносные они глаголы! Камо пойду?.. Камо бегу?..

Дьякон ушёл и три дня пил без просыпа.

Глава II

Революция углублялась.

Главным занятием --">