Ромен Роллан - Клерамбо

раба.

Свободные души, твердые характеры – вот чего больше всего нехватает миру в настоящее время. Всевозможными путями – трупной покорностью церквей, удушающей нетерпимостью отечеств, отупляющим унитаризмом социализмов, – мы возвращаемся к стадной жизни. Человек медленно обособился от теплого ила земли. Тысячелетние усилия повидимому истощили его: он дает глине снова поглотить себя; коллективная душа его засасывает; он отравлен тошнотворным дыханием пучины… Полно, оправьтесь, не верьте, что круг эволюции человека завершен! Наберитесь смелости отделиться от увлекающего вас стада! Всякий человек в истинном смысле этого слова должен научиться оставаться одиноким посреди себе подобных, думать один за всех, – и, если понадобится, против всех. Думать искренно, даже против всех, значит все равно думать за всех. Человечество нуждается в том, чтобы любящие его не поддавались ему и, когда следует, бунтовали против него. Кривя совестью и умом с целью польстить, вы не окажете ему услуги, – вы послужите ему, лишь отстаивая прямоту души против злоупотребления властью; ибо совесть и ум один из голосов человечества. И вы ему измените, если измените себе.

Сьер, март 1917

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Сидя в беседке своего сада в Сен-При, Аженор Клерамбо читал жене и детям только что написанную им Оду верховному Миру между людьми и вещами: "Ara Pacis Augustae". В ней хотел он прославить скорое пришествие всеобщего братства.

Был июльский вечер. На верхушках деревьев покоился последний розовый луч. Сквозь светлую дымку, брошенную как фата на склоны холмов, на серую равнину и на далекий Город, стекла Монмартра сверкали золотыми искрами. Обед только что кончился. Облокотившись о неубранный стол, Клерамбо во время чтения скользил простодушно-радостным взглядом по трем своим слушателям. Он уверен был, что найдет в них отражение своего довольства.

Жена его Полина с трудом следовала за полетом фантазии мужа: всякое чтение вслух погружало ее на третьей фразе в дремоту, и тогда навязчиво лезли в голову хозяйственные заботы; голос чтеца точно подстрекал их петь, как чижиков в клетке. Напрасно старалась они следить за губами Клерамбо и шопотом повторять слова, смысла которых больше не понимала, – глаза ее машинально намечали дыру на скатерти, руки подбирали крошки со стола, мозг упорно подводил неприятный подсчет, пока взгляд Клерамбо не ловил ее на месте преступления. Тогда она торопливо цеплялась за последние услышанные слоги, восторженно бормотала обрывок стиха (никогда не могла она процитировать стих точно):

– Как ты это сказал, Аженор? Повтори еще фразу… Боже, как хорошо!..

Дочь ее, юная Роза, хмурила брови. Максим, высокий юноша, строил насмешливую гримасу и с раздражением говорил:

– Мама, вечно ты перебиваешь!

Но Клерамбо улыбался и тепло похлопывал по руке свою добрую жену. Он женился на ней по любви, когда был очень молод, беден и неизвестен; супруги вместе перенесли годы лишений. Полина стояла несколько ниже его в умственном отношении, и с возрастом различие не сглаживалось; но Клерамбо любил и уважал свою старую подругу. Она всячески старалась, со слабым успехом, итти в ногу со своим знаменитым мужем, которым гордилась. Он проявлял к ней необыкновенную снисходительность. Критические способности не были сильной стороной Клерамбо; он не плохо чувствовал себя в жизни, несмотря на бесчисленные ошибки в суждениях. Так как эти ошибки всегда были к выгоде других людей, которых он видел в хорошем свете, то они были ему за них благодарны, не без некоторой иронии; он не служил им помехой в погоне за барышом; его провинциальное простодушие было освежающим зрелищем для пресыщенных, подобно полевому кустарнику в городском сквере.

Максима это забавляло, но он знал цену отцовских качеств. Этот красивый девятнадцатилетний юноша, с живыми и насмешливыми глазами, живо усвоил в парижской обстановке дар быстрой, четкой и насмешливой наблюдательности, направленной больше на внешние оттенки предметов и живых существ, чем на идеи: от него не ускользало ни одной комической черточки даже тех, кого он любил. Но в этом не было недоброжелательства, и Клерамбо с улыбкой смотрел на юную дерзость Максима. Она не подрывала сыновнего восхищения отцом, но служила ему приправой: чтобы любить господа бога, парижские мальчики должны непременно подергать его за бороду!

Что же касается --">