Автор неизвестен - Тысяча журавлей. Антология японской классической литературы VIII—XIX вв.

«Кодзики» состоят из трех свитков, «Нихон сёки» — из тридцати, обе книги написаны по-китайски, но китайский язык «Нихон сёки» несравненно выше и сложнее, чем язык «Кодзики». Последний, кстати, хоть и несовершеннее, но легче конвертируется из китайского в японский — может быть, таково и было намерение составителей, думают некоторые историки. Весьма вероятно также, что к составлению памятника были привлечены и так называемые торайдзин — «люди, пришедшие из-за моря», то есть китайские и корейские ученые, знатоки основных книг китайского классического наследия, а также официальных летописей разных царств Китая и Кореи. Благодаря им «Нихон секи» оказались насыщены прямыми и скрытыми цитатами из этих китайских памятников.

«Кодзики», в противоположность этому, производят впечатление памятника более цельного и безыскусного. Цельность «Кодзики» оттеняется еще более тем обстоятельством, что в «Нихон сёки» содержится по нескольку вариантов одного и того же мифологического сюжета или предания, словно записи делал какой-нибудь современный этнограф, выехавший на полевые исследования. В «Кодзики» же мифические повествования выдержаны почти в едином «ладу».

Итак, обе книги содержат травильную», по замыслу их составителей, историю страны и ее правителей, ее культов и религиозно-культурных центров. Однако при всем внешнем и структурном сходстве этих двух памятников, задачи их все же были, видимо, различны, хотя, как уже говорилось, относительно характера этих задач существует несколько разных, никак не сводимых воедино точек зрения.

Одна из наиболее распространенных гласит, что «Кодзики» были созданы, так сказать, для внутреннего употребления, обращены к аудитории внутри страны и имели целью прежде всего составление генеалогии рода, пришедшего к власти, а также возведение этой генеалогии к «эпохе богов» и тем самым ратификацию сложившегося положения вещей.

«Нихон сёки», как предполагается, в свою очередь, были обращены к «зарубежным читателям», адресованы дворам Китая и Кореи, и имели целью удостоверить не только древность и могущество рода, объединившего (покорившего) другие племена на большой части японской территории, но и утвердить статус возникшего государства как сильного и авторитетного образования, имеющего божественное происхождение, мифологические корни и давнюю историю, — то есть главная цель «Нихон секи» — поднять историю от уровня отдельного рода до уровня всей страны. Кроме того, этим памятником составители, возможно, стремились засвидетельствовать высокий культурный уровень японского двора, владение летописно-исторической традицией в китайском ее понимании и языком классических памятников китайской древности.

Одну из любопытных гипотез, касающихся роли этих двух памятников, предложил японский исследователь Уэно Макото, суммировавший данные относительно так называемого могари (предварительного или временного захоронения), то есть совокупности обрядов, которые проводились в связи со смертью правителя и продолжались, бывало, по нескольку лет, вплоть до погребения тела в кургане. Как правило, среди исполнителей обрядов были ближайшие члены семьи скончавшегося правителя и претенденты на престол (часто читали эпитафию не они сами, а придворные от их имени). То есть в конечном счете выбор читающего эпитафию — состоящую, собственно, главным образом из преданий о предках и первопредках — был напрямую связан с вопросом о престолонаследнике. Создать раз и навсегда действующий текст такой эпитафии-предания о предках означало бы избавиться от ненадежного «личного фактора» в этой фундаментальной юридической процедуре и обеспечить одному роду преимущество над всеми остальными.

Некоторое время считалось, что «Кодзики» — это собрание мифов в чистом виде, а «Нихон сёки» — документ по преимуществу политический или идеологический. Так думал, в частности, Мотоори Норинага, ученый так называемой Школы Национальной Науки, враг «всего китайского», искавший национальной идентичности, который в XVIII в. провозгласил «Кодзики» истоком всей японской культуры, — правда, при этом ему пришлось пренебречь тем обстоятельством, что именно «Нихон сёки» на протяжении всей истории оказывали заметное влияние на культуру, в то время как «Кодзики», в сущности, почти нигде и не упоминались.

В отличие от «Кодзики», почти сразу после завершения «Нихон сёки» при дворе установился --">