Тао Юаньмин , Мэн Хаожань , Бо Цзюйи - Китайская классическая поэзия в переводах Л .Эйдлина

не будет тождественен оригиналу, потому что он на другом языке, подчиняемом своим законам, и в том числе законам мышления своего народа, и потому еще, что к индивидуальности пусть и великого поэта прибавляется, как бы даже скромна она ни была, индивидуальность его переводчика, от трудов которого зависят образующиеся в процессе перевода достижения и потери.

Гнедичу, переводчику «Илиады», посвятил Пушкин прекрасное стихотворение, о Гнедиче писал он, как «с чувством глубоким уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого высокого подвига». Ему же посвятил он два двустишия. Одно из них — «На перевод Илиады»: «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; // Старца великого тень чую смущенной душой». И другое — «К переводу Илиады»: «Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера, // Боком одним с образцом схож и его перевод». И все это правда. Можно сказать, что во всем этом содержится характеристика искусства перевода даже в его идеале.

Переводчик данного сборника, в который вошли китайские стихи разных времен, хотел бы разделить с читателем те чувства, какие вызывает в нем самом китайская классическая поэзия. К этому направлены все его усилия. Переводчик хотел бы также, чтобы читатель заметил и композицию китайского стихотворения, и изящный лаконизм его, и параллелизмы, и звуковые повторы, и, наконец, самый контур стихотворения, как он видится китайцу.

А для этого в русском переводе необходимо воспроизвести двухстрочную строфу и цезуру (например, после второго знака в пятисловном и после четвертого знака в семисловном классическом стихотворении) и найти способ передачи количества иероглифических знаков в строке. Переводчик думает, что все это доступно синтаксической гибкости русского языка и возможностям русского стихосложения. Что никогда нет необходимости для большей ясности смысла увеличивать число строк или прибегать к недопустимому (как правило) в китайском стихотворении переносу из одной строки в другую. Количество знаков китайской стихотворной строки в русском переводе может отмечаться соответственным числом стоп или числом ударений, если стихотворение переведено дольником. Китайская строка в месте цезуры может делиться на две русские. Так повторяется в общих чертах рисунок китайского стихотворения.

В переводе, к сожалению, пропадает внутристрочная тональность китайского стиха: она чужда лишенному тонов русскому языку, а всякие изобретения в этой области выглядели бы искусственно, тем более что в современном чтении китайское тоническое кружево уже потеряло свою былую форму.

Китайское стихотворение оснащено единой рифмой. Как видит читатель, рифмы в наших переводах нет. Переводчик сознательно пожертвовал ею для того, чтобы в меру сил своих сохранить все, о чем говорилось выше. Переводчик счел себя вправе сделать это еще и потому, что монорифма насильственна для русской поэзии, к тому же нынешнее чтение иероглифов часто не дает этой звучавшей в старину рифмы.

Так переводчик решил для себя проблему перевода старой китайской поэзии, понимая, что могут быть и иные решения. Но как писалось некогда в альбомах — «Кто любит более меня, пусть пишет далее меня». Только бы приблизить к нам замечательную китайскую поэзию, ее мысль и чувство, отразившие характер великого народа, особенности его культуры и его истории.

Л. Эйдлин

Девятнадцать древних стихотворений^[1]

ПЕРВОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

В пути и в пути,

и снова в пути и в пути...

Так мы, господин,

расстались, когда мы в живых.

Меж нами лежат

бессчетные тысячи ли,

И каждый из нас

у самого края небес.

Дорога твоя

опасна да и далека.

Увидеться вновь,

кто знает, придется ли нам?

Конь хуских степей^[2]

за северным ветром бежит,

И птицы Юэ^[3]

гнездятся на южных ветвях.

А --">