Лудовико Ариосто - Неистовый Роланд. Песни XXVI—XLVI

Расторопные слуги

Тащат тюки — наземь и на возы.

27 Вдоволь там нашлось серебра

Славного сосудного чекана,

Вдоволь платий

Лучшего и тончайшего шитья,

И ковров для королевских палат,

Тканых фландрским шелком и золотом,

И другие богатства и роскошества,

Но еще и вино, и хлеб, и снедь.

28 Сняли рыцари шлемы и увидели,

Что споборником их была девица,

Ибо явлены золотые кудри

И нежное из-под забрала лицо.

Ей поклон и честь

И прошенье не утаить свое имя;

А она, меж друзей всегда учтивая,

Не замедлила сказ о себе.

Отдых у Мерлинова водоема

Все глядят на нее во все глаза,

А она — на единого Руджьера:

Все слова — к нему, остальные ей ничто.

Но уже зовут их служители

К пиршественному роскошеству

Под горою, защитою от зноя,

Где был ключ, а над ключом водоем.

30 То Мерлинов ключ,^[5]

Каковых четыре по целой Франции,

А под ним — водоем,

Беломраморен, глажен и блестящ.

А по ободу того водоема

Резана кудесником дивная резьба:

Что ни образ, то словно дышит,

Весь как жив и едва не говорит.

с иносказательным изображением Алчности.

Лесной зверь, видом гнусен, зол и лют,

Волчий зуб, волчий лоб,

Впалый бок от жадного голода,

Когти львиные, а уши ослиные,

А всем прочим туловом как лиса;

И он рыщет по Франции, Англии, Италии, Испании,

По Европе, по Азии, по конец земель,

32 Всех язвит, всех губит,

Кто убог, кто высок,

А тлетворнейше —

Кто король, кто князь, владетель, наместник;

Пуще же всего,

Осквернив пречистый Петров престол,

Оно выжрало пап и кардиналов,

Заронивши соблазн в святую веру.

33 Не выстоит перед чудищем

Ни единая вставшая стена,

Никакой не защитен город,

Все оплоты, все ворота — вразлет.

Словно ширится оно в божество,

Словно впрямь оно — бог для суеверящих,

И уже налагает длань поять

Ключи неба и ключи ада.

34 А над чудищем видится паладин,^[7]

Кудри венчаны державными лаврами,

С ним три юных

В златых лилиях по царским нарядам,

И под тем же знаменьем некий лев,

Вышед вместе, бьется с чудовищем

И над всеми писаны имена,

Чьи над теменем, чьи по краю платий.

35 Первым вбил по крайнюю рукоять^[8]

Свой булат в брюхо скаредному хищнику

Тот, чье имя Франциск французский;

Вслед ему — австрийский Максимилиан

И Карл Пятый, державный император,

Прободающий пикою злую пасть;

А стрелою разящий в грудь

Назван Генрихом Восьмым из Британии.

36 И у Льва^[9]

Значится на спине: Десятый,

И тот лев вгрызся в уши злому зверю,

Измозжив его для приспевших ратников.

Словно свеян страх, —

Так стекаются смыть грехи отцов

Немногие те, но лучшие,

Кем из чудища исторгается жизнь.

37 Три рыцаря и Марфиза

Долго медлили перед теми ликами,

В жажде знать, от кого повержен хищник,

Черным ядом сквернивший столько стран.

Хоть и значились в камне имена,

Но неведомые, —

И пытали воители меж собою,

Кто что знает, дабы сказать другим.

Малагис над ним пророчествует об итальянских войнах.

И тогда-то молвил ему Вивиан:

«Ты, как видно, о зрелище небессведущ,

Твой и сказ:

Кто

Здесь копьем, мечом, стрелой свергает чудище?»

Малагис в ответ:

«Это повесть, досель еще не памятная.

39 Знайте: все, чьи здесь ни резаны имена,

Никогда не хаживали по свету,

А взойдут через семь веков

К вящей славе грядущего поколения.

Мудрый волхв британский Мерлин

При царе Артуре,

Велев скласть водоемные каменья,

Велел врезать в них деянья потомков.

40 Это чудище изверглось из недр^[10]

Ада о ту древнюю пору,

Как настали у людей мера, вес, закон и суд,

И поля всполосовались межами.

Но не вмиг полонило оно мир,

Тех и этих обошед стороною;

И досель, уже повсеместное,

Разит только подлый люд и черную чернь.

41 От начальных пор до наших дней^[11]

Росши и выросши,

Так оно и впредь

Взрастает выше и круче всех чудовищ, —

Сам Пифон,

Писанный для нас в старинных хартиях,

Вполовину не был таков

Бешен, страшен, гнусен и лют.