Жан де Мён , Гильом де Лоррис - Роман о Розе

там один своим особым существом, управляя миром лишь силой Святого Духа. Такие представления привели его к глубокой печали. “А также взирал я и на малую искорку человека, какое могла бы она иметь значение пред Богом по сравнению с этим великим зданием неба и земли... и не могло меня утешить никакое Писание...”. Но, наконец, по словам Бёме, дух его воздвигся к Богу и пробился через врата адовы, Он говорит, что его ликование в духе было таково, что он не в силах это выразить и может сравнить лишь с воскресением из мёртвых. В этом чудесном свете дух его проник зрением все существующее и скоро в этом же свете выросла воля “в великом побуждении описать существо Божие”.

Но дальше он уточняет, что был не в состоянии тотчас же охватить всю божественную сущность и постигнуть её в своём разуме. Для этого должен был пройти немалый срок: “... прошло добрых 12 лет, пока было дано мне истинное разумение”. Бёме сравнивает постижение опыта, который дается в откровении, с молодым деревом, посаженным в землю. Оно приносит плоды не сразу и даже если цветёт, то поначалу цветы отмирают, и немало пройдёт над ним холодных ветров, морозов и снегов, прежде чем оно вырастет и даст плоды. “Так было и с этим духом: первый огонь был лишь семенем, а не пребывающим светом; немало холодных ветров пронеслось над ним с той поры, но воля никогда не угасала. Это дерево нередко также испытывало себя, не может ли оно принести плод и покрывалось цветами, но до сей поры цветы сбивались с дерева ветром: вот оно выращивает ныне свой первый плод”.

Вероятно, и Гийому де Лоррису нужен был немалый срок, чтобы проникнуть в смысл своего видения и суметь его выразить.

События в романе имеют космический охват. Местом действия по сути дела становится вселенная в её средневековом понимании и душа человека. Действующими лицами — люди и боги. Над ними сам Вседержитель. Но при этом большее место в романе занимают не они сами, а мир других существ. Перед нами ожившие аллегории, а происходит здесь самая яркая в средневековой поэзии «психомахия» — душевная битва.

Слово «аллегория» означает иносказание, когда посредством одного хотят выразить совсем другое. Аллегорическое мышление в европейской культуре было развито давно. Еще поэмы Гомера толковали аллегорически. К аллегории обращались софисты. Например, софист Продик произносит речь о двух женщинах, явившихся Гераклу, которые имеют явное аллегорическое значение, подразумевающее два пути.

Но больше всего пытались аллегорически истолковывать Библию. После Оригена аллегорическое объяснение Ветхого Завета стало системой. Ориген начинал с аксиомы, что Писание имеет тройной смысл: буквальный, моральный и мистический. Глупо думать, учил Ориген, что Бог, как садовник, посадил растения в Эдеме. Рай нужно понимать как аллегорию будущей церкви. Библейское высказывание о том, что Бог дал людям кожаные одежды, следует воспринимать не в том смысле, что Бог содрал шкуры с животных, а затем, как портной, сшил из них одежды. Ориген утверждал, что кожаные одежды означают подверженность смерти, которая последовала за грехопадением. Большая роль в аллегорическом толковании Писания принадлежит Августину. Он развивал применительно к истолкованиям учение о том, что буква убивает и лишь дух животворит. Согласно Августину, Священное Писание представляет сплетение символов. В этих образах скрыты тайны веры. Если читать эти образы буквально, то можно уловить лишь поверхностный смысл. Но можно читать их глубоко, находя там человеческие соответствия, или, иначе говоря, аллегории, которые побуждают за образами искать тайный смысл. Это двойное значение легло в основу экзегезы, способа толкования священных текстов, теория которой стала развиваться с конца античной эпохи. Сам Августин, например, под сыновьями Авраама понимал аллегории Ветхого и Нового Завета, под пятью камнями Давида — пятикнижие Моисея, в образе Голиафа он видел демона. После Августина развитию аллегорического толкования во многом содействовал Григорий Великий — последний из «отцов церкви», который в знаменитом комментарии к книге Иова использовал тот же метод. В таких книгах, как “Энеида” Вергилия и “Фиваида” Стация, тоже любили находить олицетворенные абстракции страстей и пороков.

Но главный вклад в развитие средневековой аллегорической литературы внесли три других произведения на латинском языке.

Первым автором, послужившим образцом для --">