Иоанн Кантакузин - Беседа с папским легатом, диалог с иудеем, и другие сочинения

политику.

Объединение индивидуального аскетического подвига с общественной деятельностью произошло в Византии, по-видимому, в 30-е гг. XIV в. Некоторые жития содержат рассказы о том, как люди, спасавшиеся от мира, стали поворачивать обратно к миру — с целью его спасения. Мистические повеления учить людей тому, чего они достигли сами, получили, согласно их житиям, Григорий Палама^[11] и Максим Кавсокаливит.^[12] Максиму велел выступать «пред человеки, а не пред пустынными скалами» и такой видный исихаст, как Григорий Синаит.^[13]

Сначала аудитория новых проповедников ограничивалась монашескими кругами, но в ходе споров с «западниками» Варлаамом и Акиндином их голос зазвучал по всей стране. Резко расширился и контингент их слушателей. «Ты не хочешь монахом беззаботно довериться мне, — говорит под пером Григория Паламы персонифицированная Благодать. — ...Не хочешь этого? И с целомудренной супругой, любимой тобой, я приветствую тебя и принимаю нисколько не хуже... Ты, пожалуй, боишся бедности и простоты (монашеской) жизни, тяжести поста, суровости иного лишения, стесненности во всем жития, необычности уклада, не можешь жить вне города, без домашнего очага, нестяжательным? Живи в своем городе, считая своим какой хочешь; имей жилище, соответствующее характеру климата, имей пропитание и одежду — и будь этим доволен. Я не понуждаю тебя сурово отрешиться от всего против воли: стремись к одному только необходимому и не предавайся стяжательству».^[14] Еще резче эта тенденция выражена у Николая Кавасилы: «...и искусствами можно пользоваться без вреда, и к занятию какому-либо нет никакого препятствия. И полководец может начальствовать войсками, и земледелец возделывать землю, и правитель управлять делами...».^[15] И нет ничего удивительного в том, что аскеты-«безмолвники», исихасты, стали оказывать влияние на политику, и «исихазм» в какой-то мере сделался общественно-политическим течением.

В гражданской войне 1341-1347 гг. большинство монахов-исихастов поддерживало Кантакузина, считая его, как и будущий патриарх Филофей, «истинным предстоятелем и защитником Церкви».^[16] Весьма показательна также политическая позиция, которую твердо занял такой признанный вождь исихастов, как Григорий Палама. Именно стремление сохранить верность Православию позволило ему, как говорит прот. И. Мейендорф, «принять по отношению к завоевателям-туркам относительно примирительную позицию — в той мере, в какой они предоставляли христианам религиозную свободу. Будучи психологически готов принять падение Византийского государства, он далек от того, чтобы занять по отношению к нему чисто фаталистическую позицию: пока это государство существовало, надо было его поддерживать и защищать его единство и его традиционное православие».^[17] Коротко, эта позиция сводилась к следующему: предпочитать то, что меньше угрожало Православию, и защищать тех, кто защищал Православие. Практически в то время это означало: считать турок меньшим злом, чем латиняне, и поддерживать Кантакузина, которому Григорий Палама и оставался открыто верен до самого конца. Именно за «кантакузинизм» он почти четыре года просидел в тюрьме, три года дожидался возможности занять свою кафедру в Фессалонике и испытал много других невзгод.

Постригшись в 1355 г. в монахи и сменив императорское облачение на монашеское, Кантакузин направил свою недюжинную энергию главным образом на литературные труды. Монахом он прожил около тридцати лет. Наиболее творчески активен он был в 1360-1370 гг. В это время (не позже 1369 г.) он завершил свои знаменитые (но до сих пор не переведенные на русский язык!) четыре исторические книги, в которых оправдывал свою прошлую политическую деятельность, и написал целый ряд богословских публицистических работ,^[18] где защищал и пропагандировал Православие. В словах Филофея о росте его авторитета, по-видимому, есть доля правды: «И тогда (т. е. до отречения. — Г. П.) подданные и подчиненные чтили его как своего властелина, хотя, может быть, и не все искренне... — ныне же почти все чистосердечно с подобающей доброжелательностью и любовью чтят его, а прежде всех и больше всех императоры и императрицы...».^[19] По словам того же патриарха Филофея, Кантакузин был «готов научить догматам всякого желающего научиться и побеседовать с ним».^[20] Филофей, очевидно, имеет в виду то, что лежит в основе диалогов Кантакузина: тот оформлял как --">