Коллектив авторов - Виршевая поэзия (первая половина XVII века)

гневно-осуждающего пафоса. Это похоже на доверительную беседу с читателем, в которой, пожалуй, было бы неуместно метать громы и молнии, о чем бы ни шла речь. Столетия спустя дозировка прозаизмов в поэзии станет сложной проблемой, они будут врываться в нее с боем, озадачивая критиков и читателей: стихи «опрозаиваются»! А для XVII в. это не что иное, как естественная атмосфера виршеписания, возникшая вместе с его возникновением. Сейчас виршсписцев того времени редко называют поэтами. Чаще, находя их имена в различных справочниках, встречаешь определения типа следующих: «обществ.», или «церк.», или «обществ, и церк. деятель, писатель», даже если эти «деятели» писали стихи, о чем тоже сообщается. Но ведь они поэты. А иные из них — поэты в первую очередь.

Виршеписание, как мы видим, касалось исторических событий века, но их широкого отображения не дало. Метания преступного царя Бориса Годунова, бунт Болотникова и нового Ильи (Илейки) Муромца, возвышение хитроумного Василия Шуйского, девятнадцать авантюристов-самозваицев, посягавших на царский престол и колебавших его, польскими саблями пролитая на снег в глуши костромских лесов кровь Ивана Сусанина («спас Михаила!»), первый худосочный Романов и его могучий отец патриарх Филарет, фактически правивший страной, воцарение Алексея Михайловича, подавившего восстания в Москве и Новгороде и окончательно узаконившего крепостное право,— все это вместилось в первую половину XVII в. («смутное время» плюс еще несколько десятилетий, не менее «смутных»), но отдаленным эхом отозвалось в той поэзии, прошедшей мимо некоторых важных событий и имен. И все-таки приметы времени запечатлены в ранних русских виршах — свои след история в них оставила.

В древнерусской жизни, политике и культуре огромную роль играло духовенство. Частые в старину словопрения вокруг догматов веры, отдававшие схоластикой богословские диспуты были не так далеки от насущных и реальных общественных интересов, как это сейчас может казаться. Какое дело русскому священнику Ивану Наседке до того, что где-то в Дании набирает силу протестантизм, распространилось учение Лютера (чье ненавистное имя созвучно слову «лютый»)? Однако дело есть. У Руси с Данией вот-вот наладятся династические брачные связи, потому и послан Наседка туда с некой миссией, знакомится со страной, а в результате им написаны аитилютеранские вирши (по-видимому, это богословие с политической подоплекой):

Написание о лютом враге Мартине,

В лепоту рещи — о блядивом сыне,

Иже вся своя ереси в все концы ввел

И всех их во дно адово свел.

В этом сердитом «написании» основательно досталось и Мартину Лютеру и его «злому ученику» Кальвину: «Мнелися злодеи веру християнскую развратити, Ино несть мощно адовым вратам церковь божию затворити, Основана бо паки на камени твердом И на всяком сердце милосердом». Столь же нетерпим автор к католицизму, в осуждение которому им сочинены вирши:

О римских и латынских папежах,

Аки о бесовских мрежах:

Ими же человсческия души уловляются

И во адово дно низпосылаются.

Еще же вкратце рцем о нынешних нечестивых папах,

В них же держими суть людие, аки овцы в волъчьих лапах,

И держаще бо их злодеи своими лютыми прелестми,

Тем и поглощены быша адовыми челюстми.

Огнепальный темперамент Наседки, непримиримого к инаковеруюгцим, в чем-то предвосхищает явление протопопа Аввакума. Кстати, в конце жизни наш виршеписец пострадал от того же патриарха Никона, с которым впоследствии так отчаянно боролся Аввакум.

Высокий авторитет духовенства не исключал весьма гневных и едких инвектив в его адрес. Сохранилась анонимная сатира на церковников, предположительно датируемая первой третью XVII в. Неизвестный автор обрушивается на священнослужителей, которые подают дурной пример православным, забыли о боге, пекутся только о собственном благополучии, разжирели и побагровели от обжорства и пьянства, утопают в роскоши. «Токмо домы своя и чрева строите, И токмо паки брадами и брюхами своими взяли, А божественное писание ногами своими едва не попрали». С горькой иронией безымянный виршеписец показывает разительное несоответствие «паству имущих» евангельскому идеалу пастыря, именуемого «солью земли» и «светом миру». Смелость и острота этих выпадов усугубляется тем, что они направлены против всего духовенства: речь идет не об отдельных недостойных его представителях, а о --">