Олег Яковлевич Неверов - Геммы античного мира

Олег Яковлевич Неверов Геммы античного мира

Ответственный редактор Н.А. Сидорова

[3] – конец страницы.

Москва. «Наука». 1982.

Тираж 185000 экз.

Введение

«Геммы! За ними стремясь, мир пересечь не страшатся,

Через пучину морей смело пускаются в путь...»

Эти строки из поэмы римского поэта Манилия (I в.) хорошо характеризуют особую роль цветных и драгоценных камней в классическом мире. Современники поэта необычайно высоко ценили эти редкие произведения природы, обработанные резцом талантливых мастеров. В Риме они считались престижным украшением. «Коль не усыпан камнями — слыть не надейся богатым!» — восклицает тот же Манилий. Но его современники знали и другое отношение к геммам — эстетическое, индивидуальное, страстное. О Юлии Цезаре биограф Светоний сообщает: «Он постоянно с большим увлечением скупал резные камни». Любовно оформленные коллекции гемм, размещенные в специальных ящичках, носили греческое название «дактилиотека» (от «дактшгаос» — перстень). Шесть таких собраний гемм Цезарь даровал римскому народу, поместив их в святилище Венеры Прародительницы. Страсть Цильния Мецената к собиранию подобных коллекций была общеизвестна. В одном из писем Августа к нему, намекая на пристрастие к геммам этого потомка древнего этрусского рода, император называет его в шутку: «жемчужина Тибра, изумруд Цильниев, берилл Порсенны...» А сам Меценат в стихах, обращенных к Горацию, шутливо отрекается от своего увлечения:

Не ищу теперь, душа моя, смарагдов,

Не ищу я, Флакк, сверкающих бериллов,

Не ищу жемчужин белоснежных,

Ни блестящих перстеньков вифинских...

Плиний сохранил рассказ о сенаторе Ноннии, которого Марк Антоний занес в списки осужденных из-за геммы, полюбившейся могущественному триумвиру. Ее владелец предпочел уйти в изгнание, но не расстался с любимой драгоценностью. «Необычна жестокость и страсть к роскоши у Антония, проскрибировавшего из-за [3] геммы, но не менее необычно упорство Нонния, увлеченного причиной своей проскрипции!» — восклицает моралист Плиний.

Читатель может спросить, а не отразились ли в этих преданиях просто экстравагантности культуры императорского Рима? Не являются ли они отражением лишь эпикурейского быта римской элиты того времени, о котором так метко заметил Пушкин («К вельможе»):

В тени сапфирных бань и мраморных палат

Вельможи римские встречали свой закат.

Нет! Такое же восхищение геммы вызывали и в полисах Греции. Недаром вся Эллада повторяла рассказы о перстне Поликрата, считавшемся самым дорогим из человеческих богатств. Правитель Самоса, обласканный удачами, устрашась своего счастья, последовал мудрому совету. Дабы обмануть неумолимую судьбу, он решил добровольно расстаться с чем-либо из самого дорогого для него, не дожидаясь, чтобы по воле слепого рока свершились невосполнимые потери. Он выбирает перстень. Любителям поэзии знаком этот сюжет — из баллады Шиллера «Поликратов перстень», переведенной на русский язык В. А. Жуковским («Поликратов перстень»):

«Моим избранным достояньем, —

Он молвил, — этот перстень был,

Но я готов незримым силам

Добром пожертвовать любимым!»

И перстень в море уронил...

Но и поэт (и вслед за ним переводчик) допустил неточность. Предание, которым воспользовался Шиллер, сохранено Геродотом, подробно описавшим любимую драгоценность самосского тирана. Это был не перстень, а «печать из смарагда в золотой оправе».^[1] Называет он и мастера, создавшего эту печать, — Теодора Самосского, изобретателя станка для резьбы. Теодор был не только резчиком гемм. Подобно великим художникам Ренессанса, он прославился еще как архитектор и скульптор. В храме Геры на Самосе в древности стояла бронзовая статуя этого разностороннего художника, автопортрет Теодора, с орудиями его ремесла и с таким крошечным изображением в руке, что «четырехконная колесница вся умещалась под крылышками насекомого», — как сообщает энциклопедист Плиний. Можно, несомненно, [4] утверждать, что этот шедевр микротехники был скарабеем — каменной печатью на подвижном кольце. И печать, исполненная для Поликрата, и та гемма, которая была представлена в автопортрете Теодора, имели обычную для VI в. до н.э. форму, заимствованную эллинами на Востоке. Это был скарабей, священный жук египтян, вырезанный в рельефе со всеми его крылышками и лапками. На нижней плоской его --">