Сигизмунд Доминикович Кржижановский , Вадим Перельмутер - Прозёванный гений

стихотворение, явно противоречащее прежним его взглядам. На поверку оно оказалось… переводом с французского — из поэта прямо-таки хрестоматийно декадентского.

Сегодня, когда широкой публике стали доступны стихи Ходасевича и Георгия Иванова, проза Набокова, Зайцева, Шмелева и Газданова, поминать давешние писания про эмигрантскую литературу даже вроде бы неприлично. Тем не менее и в новейших предварениях и размышлениях (нередко принадлежащих перу тех же, прежних авторов) упор, как правило, делается на моральные и житейские тяготы эмиграции — ностальгию, бедность, отсутствие читателя. И упускается из виду куда более важное: большинство эмигрировавших деятелей культуры осуществили своё творческое предназначение. И не только музыканты, живописцы, скульпторы, чьи создания не знают национальных барьеров, ибо не нуждаются в переводе, но и писатели, для которых, как принято считать, чужая языковая атмосфера — безвоздушное пространство. Причём это относится и к тем, кто уезжали из России знаменитыми, и к тем, кто сформировались уже в зарубежье.

Что было бы, останься они в России, то есть в Советском Союзе, тут, как говорится, возможны варианты. А вот про то, чего не было бы, можно сказать точно — книг.

Кржижановский остался. („Писатель должен быть там, где его тема“, — скажет он двадцать лет спустя по отдаленно схожему поводу: отказываясь эвакуироваться из „раненой Москвы“.) Но это не спасло его ни от нищеты, ни от читательского вакуума. Ни от тоски по стране, которая на глазах переставала быть собою, отрекаясь от старого мира, отряхая со своих ног прах собственной истории, культуры, жизненного уклада, наконец, языка, вытесняемого безличным „новоязом“, — от тоски не по бывшей России, но той, какою могла — готовилась — она стать, когда бы не превратилась в громадный полигон для рокового исторического эксперимента.

Он быстро разобрался в происходящем, понял, что угодил „с февралевой душой да в октябрьские дела“. В 1924 году написана фантасмагория „Странствующее „Странно“, в одном из эпизодов которой красные кровяные тельца, разагитированные микроскопически малым героем, затевают забастовку, требуя восьмичасового рабочего дня, дальше — больше: поднимают восстание против эксплуататора, строят баррикады и, закупорив таким образом кровеносную систему, погибают и сами — вместе со всем организмом.

„Я наблюдаю, как будущее превращается в прошлое. Социализм планирует, расчерчивает будущее, как прошедшее“ (С.Кржижановский. Записные тетради).

В 1926 году завершён „Клуб убийц букв“, в центре которого — глава-антиутопия, сродни „Мы“ Е.Замятина и „Ленинграду“ М.Козырева, созданным примерно в то же время.

„Читаю — правда, с перебоями — Ленина, Плеханова, Каутского, Бернштейна et cet, стараясь решить мучающее меня «или — или», — писал он жене, — и не знаю, право, кто я: шахматист, слишком долго задумавшийся над очередным ходом, или партач, уже проигравший игру…“

Он усомнился в правильности своего выбора. Вчитывание в первоисточники коммунистических идей оптимизма, как видим, не добавило. К нэпу он отнёсся скептически, в успех его не поверил: «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу сквозь прищур глаз Ленина».

Кржижановский называл себя сатириком. Не в нынешнем — фельетонном, — а в прежнем, свифтианском значении этого слова. Его «новый Гулливер» равно неуютно чувствовал себя среди «новых» лилипутов и великанов, в стране монстров йеху и в мире коммунистической утопии, осуществлённой «рабочими лошадьми» с неудобопроизносимым наименованием.

Его герой — поэт и философ, который на предложение войти в литературу спокойно, об руку с какой-нибудь бесспорной, классической темой, сочиняет статью «В защиту Росинанта»: «История… поделила людей на два класса: те, что над, и те, что под; в седле и под седлом; Дон Кихоты и Росинанты. Дон Кихоты скачут к своим фантастически прекрасным и фантастически же далёким целям, прямиком на идею, идеал… — и внимание всех, с Сервантеса начиная, на них и только на них. Но никому нет дела до загнанного и захлёстанного Росинанта: стальные звёзды шпор гуляют по его закровавившимся бокам, рёбра пляшут под затиском колен и подпруги. Пора, давно пора кляче, везущей на себе историю, услышать хоть что-нибудь, кроме понуканий…» (Появление в лексиконе двадцатых годов «рыцарской» фразеологии и атрибутики резануло слух не одному Кржижановскому — --">