Алексей Елисеевич Крученых , Казимир Северинович Малевич - Тайные пороки академиков

га

навихроль

опохромел…

(Садок Судей II).

Совершенно не похоже на умершую литературу!

Ничто тут не стесняет человека и никаких сделок с художественной совестью ненужно!

Не желая творить на допотопном языке тем паче не желаем быть «ни в тех ни в сих» и поем как можем только мы

смелые и задорные:

Плясовая:

еваб

 тарад

пин

 пур

квара

 куаба

вабакр

 трбрк

брктр

. . . .

Уйдем ли мечтать в пустыню узнав какова она и что там делают уединенные?!.

Но не пойдем и в другую Америку – болтовню о крайней современности как патентованном средстве от всех бед и недугов – эта тема не выше всякой иной!

будем верны слову как таковому и в начнем искусстве исходить из него, извнутри его задач – будем речетворцами

а не смехотворцами!..

А. Крученых.

Душегубство творки Е. Гуро

Мы убили душу! дыромоляйцы!

на самолете свинья в ермолке – а отроки и девы внизу двигают медленно шар земной…

Гоги иоги оглохли… все спят человеки…

Елена ясная одна стоит здесь а очи ее на тонкой шее за облаком

верблюжья шея и семь горбов

и не страшно

жует блаженными губами целый куст

кто упадет там хрипит и долго…

а морда без шерсти восковая обернется и полыхнет на нее пламя серы брома и хлора

дымом зачернило весь запад кровь звенит!.. Ржавь грызет провода…

Толстобрюхие блохобойцы с тяжкими молотами примахались…

и поднялась длинная мотелка чугунного журавля – небесного верблюженка – выше всех звонов и земель и запела голосом в коем видны нарывы:

звени звени моя осень,

звени мое солнце!

знаю я отчего сердце кончалося –

а кончина его не страшна –

отчего печаль перегрустнулась и отошла

и печаль не печаль – а синий цветок.

все прощу я и так, не просите!

Приготовьте мне крест – я пойду,

да нечего мне и прощать вам:

все, что болит, мое родное

все, что болит, на земле – мое благословенное

Я приютил в моем сердце все земное

и ответить хочу за все одни.

 звени звени моя осень…

 . . . . . . . . . .

(Осенний Сон).

Хей – тара!

Тере – дере – дере – ху!

Хода – кулэ – нэээ…

и не подроются под него… обступили черненькие:

– Как за все отвечу?! Кто ты что можешь все прощать? Мы не позволим нам ведь больно и мы не привыкли! Хорошо! сбросят с горы, душу разрежут и потом ходи звени им на потеху.

Но длинноногий стал увеличиваться и скрылся в дыму бросились его искать

многие слыхали как хлопнула вверху дверь,

строгостью не проймешь – лестью купишь –

ты чуткий, радужно скорбный святой иди к нам, первый!

весь лазоревый!..

так бежали за ним тщедушные.

Но дерзкий журавль описав в воздухе круг начал опадать точно пьяный на толпу где уже заметное произошло движение – все увидели стальной остов белой птицы.

«Кто не умирал от смеха видя

Какие выкидывает в пляске журавль коленца

Но здесь смех приобретая оттенок безумия

Когда видели исчезающим в клюве младенца

Матери выводили

Черноволосых и белокурых ребят…»

(В. Хлебников).

И шептали: о птица ясная! ешь все

и умирали следя взором

рассмеялся журавль протяжно, захлопал крыльями и они отвалились

– о друзья калошные свистуны смерти.

то не сердце раскололося а ваши старые уши

вы привыкли слушать слова – но где ваши речетворцы всю жизнь молчавшие?

Когда будете угадывать по носам?

не поняли мычания как поймете молчание?

Слушают стригики…

а под тенью забора животненький лежит и хохочет: сурожки вы серые безтолковые всех грызете

друзья калошные куда вперед лезете

«да здравствуют гордые калоши!

Кто встретит в лесах Балтийского побережья пару калош без человечьих жалких ног – да узнает – это ведь мои калоши.

Они были слишком славны и велики слишком велики – чтобы держаться на ногах.

Возвышенные!

Счастлив тот кого назовут они другой – на чьих ногах они согласятся путешествовать..

Они всегда презирали меня…

Они были так благородно независимы и салонно воспитаны – что почти никогда не оставались в передней… Нет! И я замечая это лишь тогда, когда они уже успевали достойно заслужить внимание всех сидящих в гостинной…»

(Садок Судей II).

. . . . . . . . . .

не вмещается творь ни в бывшие законы ни в бумагу: за явною пругвой глядит заумь

вершок бумаги открыл --">