Витторио Страда - Кризис культуры и культура кризиса у Льва Толстого

ЖИЗНЬ ТОЛСТОГО так гениальна, его эпоха так сложна, его творчество так огромно, что как-то не решаешься прикасаться холодными инструментами критического анализа и разбора к этой исключительной совокупности величин. Может быть, мы всё еще во власти толстовского мифа, покорившего современников в Европе и во всем мире, как еще, пожалуй, не случалось и, вероятно, больше ни разу не повторилось. Может быть, мы по-прежнему под гипнозом этого человека, писателя, моралиста, решившего быть учителем жизни и бывшего самым тревожным и самым тревожащим из всех учителей. Может быть, помимо его личности нас притягивает другая загадка, загадка России, ее судьбы, ее духа, России, которая вместе с Толстым обрела свои символы в Ясной Поляне и Астапове, двух затерявшихся селениях, поднявшихся до уровня универсальных пространств, почти наравне с ее столицами. Даже Достоевский, имя, которое принято и можно ставить рядом с Толстым, даже Достоевский держит на меньшем от себя расстоянии и охотнее поддается анализу.

Однако мы должны посвятить наш разговор критическому рассмотрению Толстого не только потому, что собрались на посвященный ему симпозиум. Мы должны подойти к Толстому критически потому, что, преодолев начальный момент благоговения и дистанции, сразу же отдаем себе отчет, что его жизнь, его эпоха, его творчество слишком полны интеллектуального вызова, чтобы для нас можно было ограничиться непосредственным читательским наслаждением.

Когда имеешь дело с Толстым, кажется, что перед тобой запутанный клубок. Говоря о Толстом вообще, больше всего прибегают к словам «противоречие» и «кризис». Они уже стали ходячими в нашем повседневном лексиконе. И уже совсем банальным представляется нам то, что не является «сложным и противоречивым», как принято выражаться, используя это постоянное словосочетание. С другой стороны, мы сжились с «кризисом», и ничто уже не способно укрыться от его перманентного господства. И все же противоречия и кризисы в Толстом берут за живое и нас, изумляя, а затем порождая стремление внести ясность. Кто же этот человек, все имеющий и все отрицающий? Кто же этот писатель, царящий в литературе и проклинающий свое царство, и отправляющийся в изгнание одиночества и смерти? Что представляет собой мир, послуживший театром для этого таинства?

История критики – это череда ответов на подобные вопросы. И нет критика, у которого не было бы естественной самонадеянной веры в то, что он даст на них самый исчерпывающий, самый глубокий, самый убедительный ответ. Я здесь хотел бы ограничить себя задачей – не берусь судить, насколько она легче или труднее, – добавить к старым новые вопросы. Вернее, по-другому поставить уже известные. И при этом рассмотреть некоторые уже имеющиеся ответы и постараться увидеть, какие проблемы в них кроются.

Начнем с ленинских статей о Толстом. Не с целью повторного механического цитирования и не для извлечения из них потаенного смысла, но потому, что они представляют особый интерес уже фактом принадлежности антиподу Толстого, восторжествовавшему в России XX века. В какую критическую перспективу поместить работы Ленина о Толстом?

Существуют три направления в критике, с наибольшим постоянством и оригинальностью проявившие свои силы в критическом анализе толстовского творчества: религиозно-философское, от Мережковского до Шестова, формалистическое, от Шкловского до Эйхенбаума, и марксистское – от Плеханова до Ленина. Кроме того, существует широкая эклектическая область академических исследований, часто значительных по результатам. И наконец, существует целый набор глубоких и проливающих свет суждений, высказанных писателями, – от Горького до Бунина, от Пруста до Томаса Манна.

Марксистскому направлению, разумеется, не принадлежит привилегия непревзойденного или монопольного прочтения толстовского наследия. Марксисты, писавшие о Толстом в то время, были не литературными критиками, а политиками, при этом политиками, стремившимися к глобальному охвату действительности. Самая полиморфность и металитературность фигуры Толстого толкала их на путь анализа, требовавшего оценки, как не было до этого ни с одним писателем. Даже Достоевскому не удалось привлечь к себе внимания тогдашних марксистских критиков. И это Достоевскому, единственному русскому писателю, которого отличала та же широта мысли,