Владимир Юрьевич Колмаков - Человек цифровой цивилизации

незнания Тарковского! До этого я уже, с ее разрешения, позволил немного поправить ее и без того отличный русский.

Когда она узнала, что я родился в феврале она сформулировала фразу так:

«А какого дня?» — Я ответил: «Шестнадцатого». Она обрадовалась и сказала: «А я одиннадцатого».

— Но позволь тебя поправить, тебе же важно правильное произношение, у нас принято говорить не «какого дня», а «какого числа». Это раньше говорили «какого дня». Но уже так не говорят.

— Числа, — покивала, запоминая, она головой, — хорошо, спасибо.

Передо мной стояла уникальная просветительская и культурная задача целого столетия развития кино. Объяснить представителю другой цивилизации, кто такой Андрей Арсеньевич Тарковский. Секунду я думал.

И сказал, буквально сгибаясь под тяжестью ответственности перед историей и перед великим кинорежиссером.

— Андрей Арсеньевич Тарковский — это Леонардо да Винчи русского кинематографа. И из-за того, что он снял свои гениальные фильмы, сделав тем самым все, что можно было сделать в философско-поэтическом кино, он лишил меня смысла жизни. Мне теперь снимать нечего…

Пауза.

В этот раз Барбара почему-то не смеялась.

Серьезно посмотрела на меня. Ничего не сказала.

Мы еще немного погуляли. Что-то обсуждали. Но я ушел, пораженный своими же открывшимися зависимостями от жизней других людей.

Я сел в машину. Ехал и думал: «Горбачев что-то сделал, что повлияло на мою жизнь, Тарковский что-то сделал, тоже повлияло. Какая-то фатальная зависимость от незнакомых мне людей. Один не позволил мне в детстве стать Генеральным секретарем ЦК КПСС, другой — гениальным кинорежиссером.

Вот на кого можно все списать…

Барбара уехала в Германию. Обещала приехать летом.

А что мне это лето?

Где я буду этим летом?

Спасение в автобусе

У нее было что-то особенное. Я это понял, как только поднялся по ступенькам в салон маршрутки. Но ЧТО особенное, я сразу не понял. Протолкался к ней через пассажиров. Изначально увидел только белые волосы. Короткая стрижка. Но понял — не это. Еще немного приблизился. И из-за мужского плеча в турецкой коже я увидел. Это были глаза. Большие. Серо-голубые. Светящиеся изнутрии. Только глаза. Я подумал, что вот я вижу глаза, в которые постоянно хочется смотреть. Интересно, что лицо девушки, хозяйки двух небесных сфер, не запомнил абсолютно.

В автобусе много народу. Час пик. Полно. Люди не могут все войти. Мамаша с малышом лет четырех прибежала, запыхавшись. Еле успела. Поставила ребенка к кабине водителя. Окружающие умиляются ребенку, несмотря на давку. Придерживают его. На что малыш твердо заявляет, оборачиваясь и стряхивая женские руки: «Я сам».

Затем пассажиры долго и подробно объясняли пожилой женщине в шляпе, как доехать до Китай-города. Где и как, по-новому перенесены остановки.

Толпа-толкотня. Грязь на улице и внутри автобуса. Холод на улице и жара внутри, и проблемы на работе, и неприятности дома у сидящих напротив уставших женщин не разъединяли, а объединяли пассажиров. И каждый входящий в автобус сразу же становился единым целым со всеми. И здесь без злобы и зависти все ехали. Слившись в единое тело. Каждый до своей остановки.

И я знал. Не подумал. А знал. Что если автобус перевернется, эти люди будут помогать друг другу. Не себе, а друг другу. И эта уставшая женщина с тремя крошечными полосками голубой норки на воротнике старого драпового пальто, стремящаяся хоть как-то показать, что она еще не совсем забросила себя, еще не сдалась, еще хочет красоты. Тоже хочет красоты. Она спасать будет не свои сумки с едой и не воротник, на который копила долго, а незнакомого капризного ребенка, который перед этим уронит свою машинку под ноги водителю автобуса. Прямо под педали. Под педали тормоза и газа.

Они и будут спасать добровольно друг друга. И меня заставят. В том числе и из-за того, что впервые за много лет я поехал в автобусе. Что видел всю эту грязь. Видел их, уставших, в этой грязи. Заставят не они. Заставят мамино-папино воспитание и непонятное чувство — совесть. То есть я не добровольно, но буду. Придется спасать незнакомых. Чужих людей. Несчастных. И так несчастных. Еще и покалеченных. Не зная зачем.

Моя остановка. Все живы. Я вышел.

Сведения об авторах

Колмаков Владимир Юрьевич, кандидат философских наук, доцент кафедры политологии и права ГОУ ВПО «Сибирский --">