Эрнест Вильгельмович Эриксон - Китайцы как самостоятельная раса

пользуется только пятью тонами, соответствующими вашим do, re, mi, sol, la. Диэзы и бемоли совсем не употребляются (И. Коростовец. Китайцы и их цивилизация. Спб. 1896 г., стр. 430). По китайской теории музыки, rе отвечает острому вкусу, do — желтому цвету, la — черному цвету и соленому вкусу, sol — красному и горькому, mi — зеленому (Ibid.). Каждый основной тон отвечает как будто голосу какого-нибудь животного — мычанию коровы, ржанию лошади, хрюканью свиньи, блеянию овцы. Воспоминанием об этом руководствуются при настраивании инструментов. В употреблении инструменты и струнные, и духовые, причем в музыкальных произведениях преобладают звуки верхнего регистра, протяжно-скрипучие, прерываемые местами шумными ударами гонга или барабана.

По китайской теории, от тона do испытывается человеком состояние простора и удобства, от mi — потребность в любви и милосердии, от la — желание молиться, и т. д. Нет сомнения, что отношение слуховых восприятий к зрительным и вкусовым имеет свое психологическое основание и может быть объяснено с точки зрения расположения ассоциационных путей между соответствующими корковыми центрами, так что нельзя от авторов китайской теории музыки отнять глубокой философской вдумчивости и наблюдательности. Но спрашивается невольно, почему у китайцев sol — внушает делать добро, при слушании re испытывается чувство справедливости, а звук la — в разных сочетаниях вызывает религиозное настроение? Отрицать влияние музыки на чувство, образование идей и ассоциаций их в том или ином направлении нельзя, но сомнительно, чтобы у азиатов и европейцев в этом отношении существовало психологическое тожество. Наша погребальная музыка в китайцах не вызывает грустного настроения и мрачных, мыслей, а их — у вас. Влияние музыки на оживление движения у них проявляется относительно слабо, хотя бы она, с нашей точки зрения, была самая развеселая: при звуках оркестра их не позывает, напр., танцовать — так, как нас. В Китае танцы являются скорее выражением религиозного настроения, чем веселья: место для них — кумирня; танцуют при шествии богдыхана к алтарю и тому подобных церемониях. Наши танцы ради удовольствия — все равно, под музыку или без нее — китайцы считают крайне неприличным и праздным занятием, попросту неспособностью людей владеть собою и невоспитанностью. Балов в нашем смысле у них не бывает.

Чувственная окраска, сопровождающая ощущения одних и тех же запахов, у китайцев и у нас часто диаметрально противоположна. При пекинском дворе недоразумения вследствие этого особенно заметны: китаянки душатся, напр., камфарными, мускусными, сандаловыми и т. п. эссенциями, от которых мутит дам европейских посольств, придерживающихся своих излюбленных духов. Прекрасный пол Срединного царства, наоборот, ощущает эти последние запахи как нечто самое неприличное и возмущается открыто, затыкая себе нос. Говорят (И. Коростовец, op. cit., стр. 7), китайцы чрезвычайно не любят запаха керосина, жареного кофе, нашатыря и мн. др. В Китае ящики, сундуки, этажерки, комоды и т. п. вещи делаются из разных местных ароматических древесных пород, и торговцы, желая угодить покупателям, предлагают самые что ни на есть пахучие. Шкатулки, ящички для платков, коробочки для визитных карточек и прочие предметы, которые я привез из Китая в Петербург своим знакомым дамам, к моему огорчению не произвели приятного впечатления и не находили себе применения, пока не выдохлись. “Все бы хорошо, — говорили мне, — но противный запах, ничего положить нельзя"... А как восторгаются этими же вещами китаянки! Вонь в китайских проулках, около базаров и всюду между постройками в густо населенных местах с силою бьет в нос каждому прохожему европейцу, случайно забравшемуся в чуждую ему обстановку. Порою его обдает с кухни таким зловонием от чесноку, кунжутного масла и всякой всячины, что он едва не падает в обморок. А между тем китайцы закусывают тут же за веселой беседой, не обращая на вонь ни малейшаго внимания, и к удивлению нашему смотрят бодрыми и здоровыми.

II.

В психологии всякого народа многое объясняется характером пищи и оправдывает пословицу: “Der Mensch ist was er isst". Необычайное миролюбие китайцев находит себе до некоторой степени объяснение в крайнем вегетарианстве населения Срединного царства, поражавшем европейцев с самаго первого знакомства со страною. В пищу, приготовленную до чрезвычайности неопрятно и на наш взгляд крайне непривлекательно, идут у них, --">