Эндрю Соломон - The Irony Tower. Советские художники во времена гласности

взглянуть на контакт двух очень разных культур, где объяснение жизненного опыта отдельной группы является символическим изображением некоего более широкого опыта, который сейчас формирует мир. Западу трудно воспринимать гласность и перестройку не как свой триумф, слишком часто приходится читать, что мы, наконец, выиграли холодную войну, что народы СССР убедились в том, что шли по ложному пути, что они решили стать такими, как мы. Это неправда. Жизнь в Советском Союзе и жизнь на Западе не станет одинаковой, советские ценности и западные ценности всегда будут разными. Если Запад в состоянии воспринять от СССР столько же, сколько Советский Союз сейчас пытается воспринять от Запада, тогда произойдет нечто, что трудно будет переоценить. Серьезность, настойчивость и идеологический оптимизм людей в СССР, их глубокая приверженность правде в целом (несмотря на злоупотребления, которые расцветают пышным цветом, когда доходит до частностей), надежда, выжившая вопреки нечеловеческим злодеяниям и по-прежнему прекрасная – жалко будет потерять эти благословенные дары, если они останутся невостребованными в мире самодовольства и самоуспокоенности.

Мы в Москве

Я начал понимать кое-что о жизни советских художников в тот самый день, когда меня кинуло Министерство культуры. На самом деле я начал кое-что понимать как раз потому, что министерство меня кинуло, и, пожалуй, я не погрешу против истины, если скажу: то, что оно меня кинуло, – это лучшее, что случилось со мной в Москве. Девятого июля 1988 года в десять часов утра я стоял в гостинице «Международная» у дверей помещения, где обосновались сотрудники министерства на время подготовки и проведения аукциона «Сотбис», посвященного советскому авангарду^[1] и современному искусству, – именно по этому поводу меня командировал в Москву один английский журнал. За стеклянными стенами комнаты было темно. Я сумел разглядеть стол, за которым сидел накануне, когда приезжал сюда, чтобы договориться о посещении мастерских некоторых художников.

«Ну, конечно же, мы найдем вам переводчика», – заверил меня замминистра культуры, генеральный директор Всесоюзного художественно-производственного комбината имени Вучетича Сергей Попов. Лена Олихейко, координатор от Министерства культуры по работе с художниками – участниками аукциона, добавила: «Мы дадим вам одного из наших лучших переводчиков, который разбирается в искусстве». Но в десять утра поблизости не наблюдалось ни переводчика, ни Сергея Попова, ни Лены Олихейко. Я решил подождать: другого выхода у меня все равно не было, к тому же мне говорили, что ждать в Москве приходится часто.

Примерно в десять тридцать появилась женщина со страдальческим выражением лица, державшая в руке ключ от заветного помещения.

Я радостно приветствовал ее в уверенности, что это и есть обещанный переводчик, и тут же начал взволнованно, но вполне дружелюбно что-то бормотать об интервью, которые я запланировал на сегодня. Женщина скользнула по мне невидящим взглядом, пожала плечами, вошла в контору и принялась рыться в бумагах. Попытавшись войти следом, я обнаружил, что она заперлась на ключ.

^{Константин Звездочетов, 1987}

Я постучался, сначала тихонько, потом более энергично. Никакой реакции. Через стекло я видел, как она что-то читает. Потом она сняла трубку и стала куда-то звонить. Я подумал, может быть, она пытается что-нибудь выяснить как раз в связи с моими проблемами. Я вежливо, как мне казалось, подождал, пока она закончит, и постучал еще раз. Она закурила и принялась читать, время от времени поглядывая на меня через стеклянную стену без интереса, но с некоторым раздражением, словно на назойливую муху. Я снова постучал в дверь. Она вспыхнула, потом встала и отворила дверь.

«Я немного волнуюсь…» – начал было я, но продолжить мне не удалось. Она раскрыла рот, и из него излилась волна враждебности, накрывшая меня с головой. Для пущей выразительности она вставляла в свою речь шпильки на английском, но основное было высказано по-русски. «Мне кажется, вы не понимаете…» – попытался я вклиниться, но она захлопнула дверь прямо у меня перед носом. Я вновь очутился перед стеклянной стеной, но уже не в роли прилипчивой мухи: на --">