Анатолий Иванович Мошковский - Кешка

сердилась, ее большие черные глаза сверкали. (У Юры были точно такие же глаза, только чуть поменьше.) Одевалась она со вкусом, скромно, стараясь особенно не отличаться от местных жителей.

Заметив Софью Павловну, Кешка тотчас сунул папиросу в рот, затянулся длинной затяжкой и шумно выдохнул большое облако дыма.

Учительница остановилась и, как это она делала в классе, сцепила на животе руки.

- А ну брось, - проговорила она спокойно.

- Что вы, Софья Павловна, - изумленно сказал Кешка, не меняя позы. Разве можно такой табачишко бросать? Сильный! - И Кешка второй затяжкой скурил папиросу.

- Докуришься до беды, - сказала она и обернулась к сыну. - Домой! Сколько раз тебе говорила: не шляйся где попало.

Юра покраснел и как-то весь съежился, словно стал меньше, и даже ноги его, обтянутые, как у девчонок, чулками, будто стали тоньше. Ему было стыдно перед ребятами. Он мельком глянул на Кешку, Кешка подмигнул ему косым глазом и сделал рукой незаметный, но ясный и точный, как приказ, жест: не дрейфь! Будем ждать.

Софья Павловна взяла сына за руку, рывком оторвала от песка, и тот, виновато оглядываясь, засеменил рядом. Лицо у учительницы оставалось невозмутимым. Десять лет работы в школе - это не так уж мало. Вначале, по неопытности, она сердилась, кричала, но это не помогало. Теперь же во время уроков слышно, как малюсенький комар, залетевший в форточку из тайги, тоненько ноет в классе. Дело не в крике, не в угрозах. Легкое движение бровей, оказалось, действует сильнее длинной нотации, молчаливо сомкнутые губы - красноречивей стука кулаком об стол, выжидающий твердый взгляд убедительней крика. И с тех пор, когда она поняла это, ее красивое, большеглазое лицо словно изменилось. Улыбка, изумление, сомнение, смех - все куда-то исчезло, ушло, а на лице осталось только то, что было необходимо для воспитания детей.

И особенно научилась владеть собой Софья Павловна здесь, в поселке, после одного случая с Кешкой. На первом же уроке на ее стол вдруг прыгнул с парты какой-то неведомый полосатый зверек. Он прыгнул так внезапно, что она от ужаса взвизгнула на весь класс и отскочила в угол. Только потом узнала Софья Павловна, что это был безобидный бурундучок, житель местных лесов, не страшный даже малым ребятам.

Учительница не спрашивала у ребят, кто принес зверя: виновника искать не пришлось. Лицо выдавало его лучше всяких улик. Какое же это было неприятное лицо! Толстогубое, косоглазое, курносое: ноздри смотрят в упор...

Софью Павловну передернуло:

- Ты?

- Я, - даже как-то обрадованно согласился он.

- Зачем ты это сделал?

- А хотел узнать: вы сибирская или приехавшая.

- Ну и ты рад? - спросила она, сделав каменное лицо. - Ты выяснил, кто я?

- Ага...

Он так и сказал: "Ага". И она тут же поняла: этот мальчишка - атаман, главный враг ее, и, если она хочет овладеть классом, этого мальчишку нужно атаковать и сломить. Но вот уже прошел год, а Софья Павловна до сих пор не знала, победила ли она Кешку. Он был сиротой, и его дядя, работавший на драге, только руками разводил: растет, как бурьян!

Кешка был грозой огородов. Внезапное исчезновение кур тоже приписывали ему. Однажды у ручья нашли большого дохлого гуся, и, хотя никаких улик не было, хозяин гуся едва не оторвал Кешке уши...

Он, этот Кешка, был дик и запущен, как непроходимая тайга, еще не тронутая человеком. Ему было на все наплевать. На все, кроме сопок, тайги и моря. В сочинениях он писал "бойкал", не мог доказать, что Земля круглая, хотя человечество знает об этом очень давно.

Он стоял у карты, правым глазом смотрел на указку, а левый, косящий, отъезжал в другую сторону и смотрел на класс: Кешка никак не мог обнаружить на карте Татарский пролив.

"Ух, какая бестолочь, какой лоботряс!" - думала Софья Павловна, сажая его на место. Она с неподвижным лицом подходила к столу и старалась спокойно, чтоб даже скрип пера не выдал ее торжества, вписать в журнал двойку. И когда она вставала и вызывала другого ученика, ей вдруг казалось, что двойка-то в журнале стоит, верно, но разве это похоже на атаку, о которой она думала в тот день, когда этот злосчастный полосатый бурундучок прыгнул на ее стол?

Но что было, может, самое страшное: вокруг Кешки вечно толклись ребята. И даже ее Юра, умный, не по годам развитой мальчик, тоже тянулся к нему. И, конечно, к добру это не могло привести. Однажды она заметила, что от сына попахивает табаком; потом ему кто-то поставил --">