Камил Акмалевич Икрамов - Улица Оружейников

отвечал полицейский.

Ни вечером, ни завтра утром отец не вернулся. На третий день пришел русский солдат и передал записку, в которой отец сообщал, что по приказу высшего начальства его как кузнеца взяли на тыловые работы. Отец просил передать ему еды на дорогу и теплую одежду.

«Принесите все это на вокзал сегодня вечером, — писал отец. — Там поговорим».

Вокзал долгое время вспоминался Талибу, как сон: бессвязный, страшный и далекий. Толпы народа на перроне, на путях товарные вагоны, набитые людьми до отказа, крики мужчин, плач женщин, звуки оркестров — русского, сверкающего медью, и узбекского, состоящего из длинных труб, хриплых карнаев, под которые обычно пляшут на базаре канатоходцы, и звонких сурнаев, выводящих — некстати сейчас — свадебные мелодии. А по лицам людей видно, что не на свадьбу идут, а скорее на похороны. На лицах у них тревога и боль, скорбь и отчаяние. Черные паровозы и красные вагоны неподвижны — стена. Все замерло, замолкли оркестры. Несколько богатых узбеков в белых праздничных халатах и в ослепительно белых чалмах движутся среди толпы. Рядом с ним начальство в мундирах с золотыми погонами, с золотыми шнурами на мундирах, с золотыми кокардами на высоких фуражках.

— Джигиты! — начинает речь один из богатых узбеков. — Наш добрый царь Николай, его императорское величество, оказал нам большое доверие.

Только это и успел выслушать Талиб. Мать потянула его за рукав: «Идем, сынок, идем».

Они протиснулись сквозь поток людей, хлынувших послушать, что скажет узбек про царя Николая и далекую войну.

Вторым от паровоза стоял вагон, отличавшийся от всех. У других вагонов широкие двери были сдвинуты, а у этого закрыты на замок. Возле вагона ходила охрана.

— Здесь, наверно, — сказала мать. И не ошиблась.

В маленьком окошке под самой крышей они увидели отца. Лицо у него было встревоженное, но когда он увидел их, засиял улыбкой и стал вытирать глаза рукавом.

— Нашли меня, милые! — дрожащим голосом начал отец. — Хорошо, что нашли! Вот увозят, говорят, кузнецы очень нужны, потому и взяли. Вы не бойтесь за меня: если здоровы будете, и со мной ничего не случится. Я за себя не боюсь, только за вас боюсь…

Мать плакала, а Талиб смотрел на отца и не мог понять, что так вдруг изменилось в нем. Слезы на глазах, улыбка грустная, как у больного, говорит сбивчиво. Что еще говорил отец, Талиб так и не запомнил, только последние слова: «Я обязательно, обязательно напишу, где я. Береги маму, Талибджан!»

Так пришло первое горе, а через несколько месяцев заболела мать. Сначала она еще управлялась по дому и ходила на базар, жаловалась только на боль в животе, потом стала худеть. Еды в доме хватало, сто рублей они долго тянули, и другие запасы были, но мать почти ничего не ела, часто плакала. По ночам боли у нее усиливались, и она тихо стонала и бродила по дворику. Потом мать совсем слегла. Соседки водили к ней знахарок и ученых лекарей — табибов. Они читали молитвы, давали ей пить воду из святых источников, есть землю со святых могил. Мать не сопротивлялась, но и не верила своим лекарям, а русского врача принимать не хотела.

— Умру я, сынок, не увидать мне нашего отца. Ты слушайся дядю Юсупа, больше никого не слушайся, — говорила она.

Однажды дядя Юсуп вопреки ее желанию привел из города русского врача. Мать уже не могла говорить: совсем не было сил.

Врач посмотрел, послушал через коротенькую трубочку, что у нее внутри происходит, помял живот и сказал, что ничем помочь не может. И развел руками:

— Рак!

* * *

Талиб сидел на земле между давно остывшим горном и давно замолчавшей звонкой наковальней. Слезы высохли, и от них остались только соленые полоски на щеках, и губы тоже были соленые.

Он не слышал, как отворилась дверь кузницы и вошел дядя Юсуп.

— Талиб! — позвал он, ничего не видя со света. — Ты здесь?

Он взял мальчика за руку, поднял, отряхнул камзол:

— Тебя ищут, ты нужен.

Во дворе людей было еще больше. Все они разделились на две группы: мужчины отдельно, женщины тоже. Квартальный мулла стоял на ступеньках террасы.

— Кто из близких есть у этой женщины, чтобы по законам шариата отвечать перед всеми? Муж есть?

Все знали, что муж покойной Хадичи где-то далеко, если и вовсе не помер. Мулла знал это не хуже других, но древний обычай нарушать было нельзя.

— В Ташкенте ее мужа нет. Он в России, — ответили из толпы тоже --">