Ярослав Кириллович Голованов - Дорога на космодром

потому что ни учителей, ни учеников не могла интересовать битва при Фермопилах, когда шла битва под Москвой. Интересовало всех только одно: сводки с фронта, которые читал по радио гордым и скорбным голосом диктор Левитан.

Я был маленький мальчик, но помню взрослое чувство той поры: прошлого не существовало, было только настоящее и будущее. Мама очень плакала, когда фашисты взяли Калинин. Но я был совершенно уверен, что Москву мы не отдадим никогда и что победа обязательно будет за нами. Просто невозможно было представить себе, что случится иначе, – мы не могли не победить. Теперь я знаю: мы победили потому, что так думал весь народ.

Неподалеку от нас в ту зиму жил эвакуированный из Ленинграда мальчик Володя – никак не могу вспомнить его фамилию, а надо бы… Мы подружились быстро, потому что я тоже был «вакуированный», как называли нас тетки на базаре, у которых мы покупали жмых – главное лакомство всех ребятишек зимы сорок первого года. (Я и сейчас не знаю, что это был за жмых – желтые в крапинку и твердые как камень маленькие брикетики, которые можно было сосать очень долго. В слюне угадывался привкус семечек подсолнуха. Проявлением щедрости и великодушия считалось, если ты давал пососать жмых товарищу или малышу. На время, конечно.) Вы сегодня не можете себе представить, как мы хотели есть, как мы всегда хотели есть!…

Вот этот самый мальчик Володя и дал мне той зимой книжку «Аэлита». Я читал ее, сидя у раскрытой дверцы маленькой круглой железной печки, величиной с ведро, которая стояла посередине комнаты. Под потолком шла в окно железная труба, а на стыках трубы на проволочках висели консервные банки, потому что из стыков капала какая-то бурая вонючая жидкость. Печки эти, кажется еще со времен гражданской войны, окрестили «буржуйками», – все, что угодно, но нечто буржуазное отыскать в этом убогом сооружении было трудно. Если подбрасывать щепки, «буржуйка» быстро раскалялась, наливалась ярким малиновым светом, но чуть гасла – сразу становилось холодно. Мама жаловалась соседям, что «буржуйка» скверно держит тепло.

«Аэлиту» я читал у открытой дверцы «буржуйки». Я был оглушен этой книгой: люди летели на Марс! Я никогда не видел улицы Красных Зорь в Ленинграде, где инженер Лось повесил объявление, которое приглашало желающих принять участие в межпланетном путешествии, но она казалась мне точь-в-точь похожей на засыпанную снегом Тарскую улицу, где жили мы в Омске. Как я мечтал увидеть такое объявление! Мы бы сменяли на базаре мамин оренбургский платок на перловую крупу, попросили бы на несколько дней вперед хлебный паек, в крайнем случае, мукой бы взяли или даже пирогами с черникой – их выдавали иногда вместо хлеба, – да если такое дело, можно под залог всю хлебную карточку отдать – зачем брать на Марс карточки, ведь по земным карточкам там наверняка не отоваривают, – оставили бы ее под залог и полетели бы!…

Я не нашел на Тарской улице объявления инженера Лося. Инженер Лось был занят в ту зиму другими делами. Уже шел среди людей тихий радостный слушок, что есть у нас на фронте фантастической силы огненная пушка «катюша», перед которой ничто не может устоять, и что именно с этой «катюшей» погнали от Москвы фашистов, первый раз повернули их дикую силу вспять.

Я помню, мы сидели на кухне у черной бумажной тарелки репродуктора (теперь такой нигде и не найдешь, почти музейная вещь) и слушали ликующего Левитана, который рассказывал нам и всему миру о разгроме немцев под Москвой, а потом передавали марши, и мама моя плакала от радости…

– Вот погоди, – говорил я в ту зиму Володе, – кончится война, и мы полетим на Марс. Мы обязательно полетим на Марс.

– Да, – кивал он. – Конечно, полетим. Из Ленинграда. Ведь в «Аэлите» летят из Ленинграда…

Его сердце изболелось от тоски по родному городу…

Мог ли я – маленький голодный пророк – знать, что не пройдет и двух десятков лет, и я буду сидеть на большущей трехэтажной этажерке из металлических труб, специально построенной для журналистов в аэропорту Внуково, и к красной ковровой дорожке медленно, как большой пароход, причалит Ил-18, и по трапу быстро и четко спустится майор, имя которого знала уже вся планета Земля. Гагарин бодро шагал по красной ковровой дорожке, и все мы на своей этажерке сразу увидели, что на одном его ботинке развязался шнурок, шнурок болтался, а я шептал молитвы и заклинал всех богов, чтобы он не наступил на этот шнурок, потому что --">