протодиакон Андрей Вячеславович Кураев - «Гарри Поттер»: попытка не испугаться [=«Гарри Поттер» в церкви: между анафемой и улыбкой]

расположением. Оно не скрывало от себя, что это воспитание было ему враждебно, могло необыкновенно вредить его успехам и что даже в побежденных им душах оно поддерживало воспоминание и сожаление о старом культе. Христианство уверено, что воспитание продлило существование язычества и что в последних столкновениях грамматики и риторы были лучшими помощниками его врагу, чем жрецы. Церковь это знала, но ей было также известно, что у нее не хватит сил отдалить молодежь от школы, и она охотно перенесла зло, которому не могла помешать. Всего страннее, что после победы, сделавшись всесильной, она не искала возможности принять участие в воспитании, изменить его дух, ввести туда свои идеи и своих писателей и таким образом сделать его менее опасным для юношества. Она этого не сделала. Мы уже видели, что до последних дней язычество царило в школе, а Церкви, господствовавшей уже два века, не пришло на ум или у нее не было возможности создать христианское воспитание»^[19].

Но был, был император, который предложил христианам встать на решительную борьбу за освобождение христианских школ от языческого наследия.

К этому аскетическому максимализму в свое время подталкивал христиан император Юлиан Отступник (правда, государственно-насильническими мерами, а не проповедью или примером).

Воспоминание об этом историческом деятеле четвертого столетия христианской эры вполне уместно: и тогда, как и в нынешних дискуссиях вокруг «Гарри Поттера», обсуждался вопрос о том, каково отношение Церкви с нецерковной культурой. Должна ли Церковь очертить вокруг себя огненный круг, через который ничто внешнее не должно проникать? Должно ли отношения между Церковью и миром нехристианской культуры мыслить в категориях войны — «удар», «защита», «блокада», «захват»..?

Итак, в том самом четвертом веке юного Юлиана его старшие царственные родственники хотели отдалить от престола. И ради этого готовили его к карьере епископа. Он получил неплохое представление о церковных правилах, но предпочел языческую философию (как ни странно, но исторический триумф христианства пришелся на пору высшего — со времен Платона и Аристотеля — взлета античной философии). Не прошло и полувека с той поры, как дядя Юлиана — император Константин Великий — обратился к христианству. Когда же Юлиан все же взошел на трон, он попробовал повернуть вспять колесо истории. И для этого он использовал не только свою власть, но и свое знание христианства.

Ссылаясь на евангельские заповеди, осуждающие сутяжничество, Юлиан, например, издал законы, запрещающие христианам обращаться в суды. Ссылаясь на евангельский призыв к нестяжанию, Юлиан конфисковывал имущества христиан, при этом ядовито замечая, что он «облегчает христианам путь к небу»^[20]. Ссылаясь на то, что «военное дело несовместимо с заветами Евангелия», он изгнал из армии христиан.

Но тогда св. Григорий Богослов рассудительно возразил ему: «Ты, мудрейший и разумнейший из всех, ты, который принуждаешь христиан держаться на самой высоте добродетели, — как не рассудишь того, что в нашем законе иное предписывается, как необходимое, так что не соблюдающие того подвергаются опасности, — другое же требуется не необходимо, а предоставлено свободному произволению, так что соблюдающие оное получают честь и награду, а не соблюдающие не навлекают на себя никакой опасности? Конечно, если бы все могли быть наилучшими людьми, и достигнуть высочайшей степени добродетели, — это было бы всего превосходнее и совершеннее. Но поелику Божественное должно отличать от человеческого, и для одного — нет добра, которого бы оно не было причастно, а для другого — велико и то, если оно достигает средних степеней: то почему же ты хочешь предписывать законом то, что не всем свойственно, и считаешь достойными осуждения не соблюдающих сего? Как не всякий, не заслуживающий наказания, достоин уже и похвалы; так не всякий, не достойный похвалы, посему уже заслуживает и наказание» (Слово 4. Первое обличительное на царя Юлиана)^[21].

Запомним эти слова… Оказывается, для христианина дозволительное может не совпадать с «духоподъемным». Св. Василий Великий — друг св. Григория Богослова — так говорил о таких поступках и жизненных ситуациях, которые позднее в христианской этике будут названы «адиафорными» (нравственно безразличными, то есть и не добрыми и не греховными): «Есть как бы три состояния жизни, и равночисленны им --">