Лидия Алексеевна Чарская - Огонёк

разлуке с матерью, на первых порах, но что делать! Ведь это временно… Два года пролетят, как сон, и вы снова соединитесь навсегда с мамашей.

Мы расстались. Какая она славная! Похожа на нашу старушку-бабушку Лу-лу… только чуть помоложе. Да, кстати, поцелуй от меня Лу-лу, Золотая, и дядю Витю, и Кнутика, и Милочку… Анатолию Дмитриевичу и Заза передай привет! Мне стыдно, что в первом письме с моими слезами я упустила из вида сделать это. Скажи им, что Огонек любит их всех и просит горячо ее друзей поберечь ее дорогую мамулю. Скажешь, мамочка, да? Ну а теперь я продолжаю.

Едва только твоя глупая дочка успела выпрыгнуть из вагона, как чуть не сбила с ног стройную высокую особу в синем платье с ослепительно-белыми манжетами и воротничком. Уверяю тебя, мамочка, они были белы, как сметана, и еще более выделяли своей белизной смуглое лицо их хозяйки. Дама или, вернее, барышня в отменно белом воротничке взглянула на меня быстрыми и очень, должно быть, зоркими глазами стального цвета, так мне показалось, по крайней мере, при обманчивом свете электричества в ту минуту на вокзале. Какие они на самом деле — рассмотрю завтра утром и послезавтра сообщу тебе. Итак, Синяя Дама посмотрела на меня тем взглядом, о котором пишут в дурных повестях, что он пронзает, как шпага, и спросила:

— Не вы ли Ирина Камская?

Я поспешила ответить, что я. И в свою очередь осведомилась:

— А не вы ли начальница гимназии госпожа Рамова?

Ах, мамочка, скажи: я, кажется, не должна была делать этого?!

Конечно, не должна была, Золотая, потому что она сделалась вдруг зеленой, как салат — моя Синяя Дама — и ответила мне с убийственной улыбкой.

— Вы ошибаетесь, m-lle, если думаете, что наша глубокоуважаемая Мария Александровна будет лично встречать каждую вновь поступающую в ее гимназический интернат. Что же касается меня, то я только заведующая интернатом Маргарита Викторовна Боргина.

И опять эта убийственная улыбка, которая мне совсем не по вкусу, уверяю тебя, мама! Чтобы избавиться как-нибудь от этой улыбки, я поспешила приветствовать мою надзирательницу и дружески протянула ей руку.

Ах, Золотая! Твой Огонек опять чуть было не вспыхнул и не натворил бед при первом же знакомстве с его ближайшим начальством. Послушай только, мамуля, что она сделала, эта Синяя Фурия!

Она не дала мне руки! Понимаешь? Не дала! Она только кивнула мне своей гладко причесанной головой под плоской, без малейших украшений, как блин, шляпой, и все с тою же убийственной улыбкой спокойного равнодушия ко всем людям, взятым вместе, проговорила:

— У нас не принято здороваться за руку с начальством. И вообще никогда не следует первой протягивать руку старшим, постарайтесь хорошенько запомнить это, m-lle!

Вот так номер!

Твой Огонек приложил все свое старание, чтобы не захохотать во все горло прямо в лицо этой напыщенной Синей Штуке. Уверяю тебя, мама! Мне это стоило таких огромных усилий! А потом Синяя Фурия взяла меня за руку, точно мне шесть лет, а не пятнадцать, и мы стали протискиваться с ней сквозь толпу приехавших с этим поездом, встречающих их родственников, друзей и знакомых и сквозь целый полк носильщиков, представителей от всевозможных гостиниц, отелей и комиссионеров. Наконец, после продолжительной работы локтями, я вздохнула облегченно, почувствовав себя на свободе, то есть на перроне вокзала. Синяя Дама сделала знак сторожу и сказала что-то. Сторож в свою очередь крикнул всего три слова, но так громко, что едва не оглушил меня.

— Карета госпожи Рамовой!

И мы с моей путницей очутились в тесной, но быстро и мягко покатившей на своих резиновых шинах карете. В окно ее можно было отлично рассматривать длинные, прекрасные, широкие улицы, на которые, должно быть, очень совестно бросать апельсиновые корки или бумажки от карамелей. Огромные зеркальные витрины магазинов, залитые волнами электрического света, роскошные экипажи, купе каретки, извозчичьи коляски и нарядные и скромно одетые прохожие мужчины и дамы. Первые такие же, как и у нас в провинции: элегантные, похожи на Анатолия Дмитриевича, или Кнутика, когда те изображают светских франтов, а скромные на Заза или дядю Витю. Зато дамы, мамуля! Ах, какие у некоторых из них туалеты и какие они все хорошенькие, при свете электрических фонарей! Только все же не такие хорошенькие как ты; у них нет таких чудесных цвета плавленого золота и спелой нивы волос, как у моей мамы, нет таких фиалочек-глаз, --">