Лидия Алексеевна Чарская - Волька

лес, и катанье в лодке, и верховая езда, a Таля всю свою жизнь прикована к креслу, как же и не побаловать ее?

Эти слова Волька встретил легкой саркастической усмешкой.

Эка невидаль — больные ноги, подумаешь! Горе какое! Да он, Волька, с восторгом бы за них отдал свои здоровые, быстрые, резвые ноги, лишь бы пользоваться всеми теми удобствами, удовольствиями и подарками, да сидеть неподвижно, словно кукла на одном месте, a тебе чтобы все услуживали да юлили перед тобой. Не жизнь — a масленица! A тут работай с утра до ночи: матери дров наколи, воды натаскай, за птицей, ежели лето, присмотри за господской, a зимой в школу беги, a после школы-то опять гонка; белье стиранное развесь, a не то разнеси по заказчикам. У них село под самым городом, городских заказчиков много.

Вот и трепи здоровые-то ноги по морозу, либо слякоти, с корзиной-то на голове, взад да вперед, из города в село, из села в город. Бог с ним и со здоровьем. Что здоровье без богатства да довольства, на что оно? То ли бы дело вроде бы барышни Талечки: сидеть на балкончике с книжкой на коленях, да сосать конфеты под музыку.

Граммофон-то всякую музыку может, и веселую и печальную, только заведи. A пройдет кто мимо по двору, направь аппарат, щелкни, вот тебе и занятие! Проявлять-то другие будут, братья ейные, снимки заканчивают, a она только любуйся на готовые картинки, чем не жизнь! Быть бы при таком богачестве, калекой ему, — Вольке, ничего бы лучшего он, кажись, и не пожелал!

Комната барышни Талечки — самая последняя в даче.

Волька пробрался до её порога и замер в дверях. Голубые портьеры сняты, тюлевые занавеси тоже, даже белая с красным обивка и та сорвана с балкона и еще по летнему теплое сентябрьское солнце беспрепятственно проникает в комнату.

Вещи все увезены, кроме хозяйского столика, скромно приткнутого в углу. Волька знает отлично, что на летнее время этот столик покрывают белым тюлем на голубом чехле, с голубыми бантами и оборками из кружев. На него ставят красивое овальное зеркало и называют этот столик туалетом. В окна, если подняться на цыпочки, видны и зеркало, и голубые банты и вся верхняя часть столика, a сейчас он стоит совсем непривлекательный и убогий на вид.

Волька, ухмыляясь убожеству столика, подошел к нему и выдвинул ящик. Выдвинул и отшатнулся от неожиданности.

Ящик был полон. Очевидно, господа, собираясь с дачи, позабыли вынуть из него все эти прекрасные вещи.

Здесь находился хорошенький ящик с гребнем, гребенкой и щеткой. Затем, бронзовый медвежонок-копилка, тетрадка с розовым пластырем, непочатый кусок мыла, испускающий нежный тонкий аромат, и толстая объемистая не то тетрадь, не то книжечка в красном сафьяновом переплете с металлическими застежками.

Эта книжечка больше всего остального привлекла внимание Вольки. Бойкий, смышленый мальчуган очень недурно учился в школе и имел большое тяготение к чтению. Читал Волька прекрасно, как взрослый, несмотря на свои одиннадцать лет!

И сейчас, схватившись обеими руками за красную книжечку, быстро отстегнул застежки и открыл первую страницу. Но это была не книга, нет.

Крупным детским и очень четким почерком на первом листке было выведено: Летний дневники Татьяны Градушиной.

— Эва! Вот она штука-то! Дневник пишет! Да что она, сидя-то на одном месте писать может! — протянул удивленным голосом Волька, перевернул первую страницу, и глаза с любопытством забегали по крупно исписанным детской неверной рукой строкам.

15-го мая.

Сегодня мы опять переехали на дачу в милое наше Соболево… Как здесь хорошо! На городской квартире, из окон её, не видно было этого дивного голубого неба! Не было и этой свежей пышной зелени перед окнами. Не видно было и таких полей вдали, как эти. Я сижу целыми днями на моем балкончике, смотрю на окружающую меня природу и думаю: какое счастье должны испытывать те здоровые, крепкие и сильные дети, которые могут бегать по тем полям, или кататься по реке, которая сверкает там между зеленью сада, или уходить в тот лес, что синеет вдали.

A я? Я могу только любоваться издали на всю эту роскошь. Я калека от рождения; мне недоступны те удовольствия, которыми пользуются мои братья и другие подобные им здоровые дети.

И сегодня, когда все легли спать, и мамочка, перекрестив и поцеловав меня нежно, нежно, ушла к себе, я горько долго плакала, уткнувшись в подушку. Боже мой! Чего только не отдала бы я, чтобы --">