Василий Григорьевич Никонов - Вадимка

с вертикальными стволами?

Вадимка останавливается, раскрывает рот, словно зуб ему вырвали, недоверчиво моргает глазами. Ещё мгновение, и он бросается мне на шею.

— Правда, батя?

Я и сам не знаю, как смог пообещать дорогую вещь: без малого сто двадцать рублей. С другой стороны, пора Вадимке иметь такое ружьё. Стрелок он — что говорить! — отменный, и не только в тире. И за утками ходит, и глухарей бьёт, когда в лес выезжаем. А однажды лису подстрелил в степи. Вот уж охотники завидовали!

— Правда, Вадимка. — Я разжимаю руки сына. — Когда я тебя обманывал?

— Никогда! Купим сегодня?

— Купим. Давай за Иваном Гурьянычем зайдём. Он поможет нам выбрать.

— Пойдём! — радуется Вадимка.

К Ивану Гурьянычу Темнику Вадимка относится почтительно. Иван Гурьяныч, как я слышал, старый следопыт, знаток любопытных историй, интересный рассказчик. Мы с ним недавние сослуживцы. Я работаю директором Книготорга, он — бухгалтером. У нас много общего; приятно потолковать с таким человеком.

И на север мы собрались по обоюдному согласию.

Вот-вот шестьдесят стукнет Ивану Гурьянычу. Низенький, юркий, сухощавый, весело юлит он по комнате: то книжку новую покажет, то чаю нальёт, то папироской угостит. Глядь, через минуту в подполье за минеральной водой лезет. В крепкие бутылки вода закупорена, заткнута самодельными пробками. А пробки проволокой опутаны. За сотню километров ездит Темник на источник на своём «Запорожце». Нальёт бутылок пятьдесят — месяц всей семьёй пьют.

Тридцать лет жил Гурьяныч в тех местах, куда мы едем. Родился там, женился, сколько-то лет колхозом руководил. Говорят, и охотник он, и рыбак, и проводник — настоящий клад для экспедиции.

Пока Вадимка по двору ходит, мы с Иваном Гурьянычем толкуем о деле: о киносъёмках, которые он задумал. Всё есть у Темника: узкоплёночный аппарат, широкоплёночный. Последний весит килограммов шестнадцать, а если с треногой — все двадцать потянет. Плёнка там, проявители, закрепители. Как ни крути, одного оленя «фото-мотом» нагружать надо.

Но главное не в этом. Главное, что с этим «фото-мотом» неделю-другую на одном месте можно просидеть. Не будет солнца — снимать нельзя. Вот и всё.

— Стал быть, не возьмём! — Темник трёт щетинистый подбородок. — Хотел для истории увековечить, для внуков-правнуков.

Смеётся он однотонно, по-деловому, будто нос прочищает.

Потом мы говорим о лошадях и оленях, о продуктах— где что лучше взять. Вадимка вовремя напоминает мне о ружье:

— Пойдём, батя, а то магазин закроют.

Иван Гурьяныч согласен пойти с нами:

— Втроём, стал быть, такое ружьецо отхватим — само выстрелит, само убьёт. А мы подбирать будем.

Идём в самый большой спортивный магазин, который называется «Сохатый». Темник всю дорогу занимает Вадимку смешными историями.

«Весёлый человек Иван Гурьяныч, — размышляю я. — Общительный. С таким путешествовать — одно удовольствие».

Дома у нас уже спят. Дверь в бабушкину комнату, как всегда, закрыта, в спальне света нет. В детской горит настольная лампа — видимо, забыли выключить, Алёнушка спит, сбросив одеяло на пол.

Есть нам не очень хочется — наугощались у Гурьяныча. Я прошу Вадимку оставить ружьё в покое, он покорно шмыгает в свою комнату. Я иду в спальню. Жена не спит, ворочается с боку на бок.

— Федя, щенка-то мать выпустила.

— Слышал. А ты откуда знаешь?

— Соседка сказала.

Выходит, всё правильно: не сдержала слова Пелагея Павловна.

— Только ты Вадимке не говори.

— Он раньше нас узнал.

— От кого?

— От Серёжки Пушина.

Жена тяжело вздыхает; ей особенно неприятно, что всё так случилось.

— Ты, Федя, маму не осуждай. Она в таких условиях росла — не доведись никому. Вадимку нужно заставить извиниться перед ней, чтоб Алёнке худого примера не было.

Я знаю, тяжёлая жизнь была у Пелагеи Павловны.

Рано осталась сиротой. Отец пил запоем и умер во хмелю. Мать надорвалась на подёнщине, скончалась через год после мужа. Пелагея была в семье пятой, шёл ей двенадцатый год.

Девчонкой поступила она в прислуги в господский лом. Барыня ей попалась ведьма ведьмой: то скандал учиняла, то драку. Била чем могла: кочергой, поленом, самоваром. Половой тряпкой по лицу хлестала. Если ж за волосы драла — так это самое лёгкое наказание.

Четыре года измывалась над ней барыня, пока не приметил Пелагею деревенский парень Егор, видный собой, рослый, только стеснительный --">