Иван Дмитриевич Василенко - Золотые туфельки

не «Мари», как значилась она на афишах, а ласково и просто: «Ляся», как с детства звал ее отец.

Пока Ляся переодевалась, Кубышка ходил с барабаном по арене и распевал частушки. Он пел весь куплет, останавливаясь лишь перед последним словом. Его должна была спеть сама публика. Если публика это слово угадывала верно, Кубышка победно ударял в барабан. Веселье усиливалось. Особенно публика хохотала, когда попадала впросак. Повязавшись пестрой косынкой и выпучив бессмысленно глаза, Кубышка пел:

Матрос весь тянется из кожи,

Чтоб потрепать широкий клеш.

Сидит гранд-дама в правой ложе,

А на груди у дамы…

— …вошь!.. — гаркнула галерка. Бум! — раздался вслед затем удар в барабан. Но тут же Кубышка спохватился и укоризненно сказал:

— Фи дон! Какой конфуз!.. Брошь!.. Салют беру обратно.

И с размаху ударил в барабан.

Частушки следовали одна за другой, и в их ловушки попадали то наехавшие в Екатеринодар добровольцы, то кубанцы, то партер с ложами, то галерка. Нарастало веселье, нарастала и настороженность: вот пожал плечом с переливчатым погоном тучный старик генерал; вот закусил свой ус полковник с багровым обветренным лицом; вот вскинул вверх брови щеголеватый адъютант с аксельбантами. Нет-нет, да вдруг в этих частушках и прозвучит нечто такое, что не совсем укладывается в понятие «святой миссии спасительницы гибнущей России — Добровольческой армии». Впрочем, может, это только кажется? Вот, например, как приятно для слуха звучит бойкая частушка:

Пароход плывет прямо к пристани.

Будут рыбу кормить…

— …коммунистами!.. — веселым хором подсказали в ложах и партере.

Конечно же, это показалось. Нет, славный старик этот клоун Кубышка. Прямо хоть бери его на фронт против большевиков. Вот и еще он поет что-то забавное:

Пароход плывет, волны кольцами.

Будут рыбу кормить…

— …добровольцами!.. — гаркнули кубанцы и растерянно умолкли, запоздало уразумев, что получился изрядный конфуз.

— Неужели? — «наивно» удивился клоун, вскидывая наклеенные мохнатые брови вверх, и запел следующую частушку.

Бум!.. Бум… Бум!.. — отсалютовал он под конец и, бросив барабан, убежал с арены.

— Ну как, папка? — встретила его в артистической уборной Ляся, успевшая к этому времени переодеться в свое домашнее серенькое платье. — Удачно? Даже сюда хохот докатывался.

— Ага, и здесь было слышно? То-то вот! — с гордостью сказал Кубышка. — Три раза попадались в частушки-ловушки. Понимаешь, доченька, эти частушки я слышал, когда их пели…

Он не договорил: легкая дверь с треском рванулась, и через порог ступил рослый рыжеусый офицер. Из-за его плеча выглядывали еще двое, тоже в фуражках с офицерскими кокардами.

— Ты здесь? — сказал рыжеусый, глядя на Кубышку красными от злобы глазами.

Он вытянул из кармана шинели нагайку, взмахнул ею и ударил старика по лицу.

— Па-апа!.. — бросилась к отцу девушка.

— Это ваш отец? — удивился офицер. — Сожалею, мадемуазель Мари… То есть сожалею, что у вас такой отец… Слушай, ты, старая обезьяна, — он дотронулся ручкой нагайки до груди старика, на помертвевшем лице которого даже сквозь грим проступила багровая полоса, — благодари бога, что у тебя дочь такая прелесть. Только ради нее я оставляю тебе жизнь. Но чтоб с рассветом тебя в городе не было. Адье, мадемуазель!..

Прикоснувшись нагайкой к козырьку фуражки, будто отдавая честь, он повернулся и, сопя от бушевавшей в нем злобы, вышел.

Сгинул

Лето 1919 года на юге России выдалось на редкость дождливое. Опасались, что хлеба полягут. И они действительно ложились после каждого дождя. Но пригревало солнце, и упрямые стебли вновь выпрямлялись.

По узкой дорожке, утопая в густой, высокой пшенице, шли Кубышка и Ляся с рюкзаками за плечами. В этих небольших холщовых мешках теперь заключалось все их имущество. С тех пор как им пришлось так внезапно покинуть Екатеринодар, они в поисках работы побывали не в одном городе. Но одни цирки были превращены в склады фуража, другие — в военные конюшни, а те немногие, в которых еще шли представления, опасались принять Кубышку: слух о его скандальной истории облетел всех цирковых антрепренеров. Так и пришлось прожить почти все, что несколько лет припасали странствующие артисты про черный день, да вдобавок еще и все свои цирковые костюмы. И то, что несли они теперь в --">