Евгений Всеволодович Рудашевский - Здравствуй, брат мой Бзоу

Ведь это… ноздрю на макушке видел?

— Ноздрю на макушке?

— Именно! Надо будет всем рассказать!

Амза, довольный случившимся, бодро раскидывал руки; палкой обдирал крапиву, отпинывал камни.

Подул ветер. Возле солнца скромным сопровождением проявились худые облака. От мыса чаще взлетали чайки — они торопились к рыбачившим вдалеке баркасам. Во дворе Батала Абиджа, соседа семьи Кагуа, залаяли псы.

Утомлённая зимней влагой, зелень, наконец, окрепла и теперь ширилась пахнущими соцветиями. Вдоль заборов растягивались десятки оттенков красного, жёлтого, синего — словно бы художник, готовившийся раскрасить штакетники, разложил себе в удобство ароматную палитру. Во дворах зацвела неприметная шелковица.

Воздух, ещё не разгорячённый, был прозрачен.

Ближние горы, густые и взлохмаченные, казались состриженной с гигантских овец шерстью — зелёной, с чёрными жилками теней. Лишь редкие холмы нарушали этот образ своими залысинами земляных обвалов. Над ними, взмятое и осветлённое, застыло облако. Дальше, к северу, дремали горы Кавказа — одна гряда за другой; чем дальше и выше стояла гора, тем бледнее был её образ. В вечернем свете они обращались тёмными недвижными тучами.

— Отец не рассказывал о своём знакомстве с дельфинами? — спросила за ужином Хибла.

— Нет, — Амза удивлённо посмотрел на Валеру; тот ухмыльнулся, однако, ничего не сказал.

— Дай мне ахул, — попросил Даут.

— Вот, — Амза протянул брату ковшик.

— Не удивительно. Оно было не очень приятным, правда? — Хибла обратилась к Валере; тот вновь лишь ухмыльнулся. — Отец тогда работал на морзверзаводе в Новороссийске.

— Хорошее название, — заметила баба Тина.

— Было это в шестьдесят третьем…

— Шестьдесят первом, — поправил Валера.

— Соли не хватает, — прошептал Даут.

— Они тогда рыбу ловили. И дельфинов.

— Как это?! — воскликнул Амза; перестал улыбаться, отказался есть и лишь смотрел на мать.

— Да. Тогда это было всюду. Причём — на высшем уровне! С них изготовляли шкуры и… что-то, вроде рыбьего жира.

Хибла взглянула на мужа, надеясь, что тот закончит или поправит её рассказ; однако Валера молча ел варёную кефаль, запивал вином и, кажется, не слушал того, что говорила жена.

— Выходили на лодках; на катерах. Окружали дельфинов неводом и толкали к берегу. Так вытаскивали из моря — по несколько тысяч! Те ещё были живы; всех сразу не могли обработать, так что большинство сутками лежали на месте и… умирали.

— Не представляешь, какого это! — произнёс Валера; провёл ладонью по лысеющей голове; отодвинул пустую тарелку. — Я тогда с прочими рыбаками жил над морем. Это было хуже любой пытки! Они ведь там издыхали под солнцем и целыми днями, без перерыва кричали. Тысячи дельфинов! Весь берег был покрыт их серыми тушами. Шум — хуже шахтенного!

— Это… ужасно! — Амза качнул головой.

— Ещё бы! Мы не высыпались; болела голова, до драк бывало…

— Он не о том, — улыбнулась баба Тина.

Валера умолк; закурил; сложил на животе ладони и уныло посмотрел на курятник.

Уже вторая неделя, как они перешли из апацхи — за стол во дворе. Ночи были прохладными, но приятными из-за пришедшей сухости. На тёмно-фиолетовое небо выпадало всё больше звёзд.

— Баська! — вскрикнул Амза. — Уйди!

Пёс поставил передние лапы к юноше на колени, крутил хвостом и жадно наблюдал за тем, как ломти кефали на вилке поднимаются к человеческому рту. Амза рассмеялся подобному вниманию. Поворчав, угостил Басю.

Засыпая, Амза думал о дельфине. «Интересно, почему он молчал. Те дельфины, которых ловил отец, кричали, а этот ничего не сказал. Странный. Может, немой?» Потом Амза обеспокоился, вообразив, как после его ухода кто-то ещё, например Мзауч, мог спуститься к ослабленному зверю: так же трогал его, предлагал рыбу. Юноше хотелось быть единственным.

Следующим днём семейство Кагуа выехало на арху^[2]. Работа ожидалась нетрудная, но скучная. Выделенный им участок граничил только с грузинскими пашнями — говорить на обеденном отдыхе будет не с кем.

Пахло пробудившейся землёй. Валера любил это запах. Выйдя из машины, он шире вдохнул; потом, склонившись, положил на мягкую траву ладонь, словно бы прислушивался к сердцебиению поля. В небе пролетел тёмно-бурый канюк. Заворачивая к югу, он громко и гнусаво замяукал.

Кукурузу нужно было засеять в один день, чтобы назавтра вернуться к рыбалке.

Даут поднял из --">